|
Писатель Лариса Склярук
|
|
| GoldMan | Дата: Суббота, 03.11.2012, 13:52 | Сообщение # 1 |
 Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| Дорогие читатели!
 Хочу познакомить вас с работами замечательной писательницы Ларисы Склярук. Неожиданный сюжет, фантасмагория событий, переходы во времени, знание традиций и истории, меня покорили с первых строк.
Своим восторгом не могу не поделиться с вами.
Формат, выбранный для чтения, может быть и сложный (читать с экрана не легко), но я решил рискнуть.
Если, со временем, найдётся другая форма презентации, непременно её задействую. А пока спешу сделать то, что могу в данный момент.
Наслаждайтесь!
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Суббота, 03.11.2012, 14:56 | Сообщение # 2 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| Я стою на набережной. За моей спиной неповторимый город Яффо. Древнейший порт Средиземноморья. Мы произносим слово древность и одно уже это слово вызывает в душе трепетное почтение. Любой экскурсовод, с удовольствием, расскажет вам три легенды связанные с эти городом.
Здесь праведник Ной, по велению Б-га, построил свой ковчег, на котором люди и животные спаслись во время великого потопа.
Здесь была прикована к скале прекрасная Андромеда дочь царя Кефея, принесённая в жертву страшному морскому чудовищу. Она должна была искупить вину своей матери Кассиопеи, неуместно похвалявшейся, что красотой превосходит морских нимф. За что разгневанные и довольно таки завистливые, нимфы, наслали гигантскую рыбу.
Мерзкое чудовище приближалось, раскрывая свою жуткую жадную пасть. Несчастная Андромеда лила слёзы, её длинные волосы развевались на ветру, великолепное беломраморное тело металось, безуспешно стараясь освободиться, когда появился Персей. Он убил рыбу, спас красавицу и в награду на ней женился.
И именно отсюда пророк Иона отправился в путь, не выполнив Б - жье поручение. За что в море, корабль был застигнут сильнейшим штормом. По жребию Иона был выброшен в море, и его проглотила огромная рыба. Три дня и три ночи провёл Иона внутри кита, прося прощение за своё непослушание, а затем, прощённый, был выплюнут китом назад, на берег Яффо.
Я стою спиной к городу. На землю опускается вечер. Неслышно двигаясь по совершенно, бордовому небу оранжево - красный шар солнца тонет в море. Тёмные волны Средиземного моря медленно перекатываясь кажутся тяжёлыми словно это не вода, а масло и странно, что они не шипят, когда раскалённый шар касается их поверхности. Это море, эта надвигающаяся ночь дышат вечностью. Медленно поворачиваюсь к древнему городу. И в это время, если вы конечно, человек с воображением то легко можете представить себе, что – то необычное, фантастическое, загадочное, необъяснимое. Яэль.
Двое молодых, лет двадцати пяти, мужчин увлечённо разговаривая и по южному, темпераментно жестикулируя, шли по вымощенной камнями улице старого Яффо в сторону блошиного рынка или как говорят в Израиле шук – а- пишпишим. Одного из них звали Беня. Он был высок ростом, строен, белокож и как все люди, обладающие такой кожей, сразу на израильском солнце начинал не загорать, а краснеть. Рыжеватые коротко стриженые волосы открывали высокий выпуклый лоб, казавшийся ещё выше от того, что волосы его уже начали редеть и редея отступали ото лба. Серые глаза, в окружении светлых, почти невидимых ресниц смотрели на окружающий его мир доброжелательно и заинтересованно. Открытая улыбка говорила о спокойном покладистом характере. Одет он был в футболку, джинсы, кроссовки. На голове его была кипа.
Его спутника звали Эфраим. Умные чёрные глаза с насмешливой хитринкой в глубине, под густыми низко опущенными бровями. Крупный нос на гладком смуглом лице. Жёсткие иссиня- чёрные волосы тугими завитками ложащиеся на широкий лоб. Высокий рост и крепкие плечи. Был он в белой футболке, укороченных до середины голени штанах, коричневых кожаных босоножках на босу ногу.
В этом году юноши заканчивали занятия в Иерусалимском университете, по курсу Древний Ближний Восток. История их интересовала страстно и не только древняя. По дороге в Яффо, слушая по радио новости, они узнали о предстоящем визите в Польшу британского историка и самого известного отрицателя Холокоста Дэвида Ирвинга, и эта новость повернула их беседу в новое русло.
– Меня всегда очень волновал вопрос, соотношения преступных действий человека, как винтика нацистской машины,- говорил Беня,- и проявлений индивидуальности личности.
– Что ты имеешь в виду, Беня,- как всегда чуть насмешливо по отношению к собеседнику поинтересовался Эфраим,- Под словами проявление индивидуальности личности? Нравилось или не нравилось человеку исполнение его обязанностей? Или проще, получали ли офицеры СС моральное удовлетворение от уничтожения заключённых ?
– Да. Я говорю именно об этом. Кстати Адольф Эйхман уверял, что просто был обязан выполнять правила войны. А следовательно он не столь уж и виновен.
Разговаривающие мужчины страшно сердили идущую впереди них юную шестнадцатилетнюю Яэль. Девушка торопилась, её манили антикварные лавки Яффо, тяжеловатые терпкие запахи старой мебели, чуть пахнущая затхлой сыростью одежда, необычные причудливые статуэтки, тусклый блеск старинных серебряных украшений, а брат Беня и его друг постоянно останавливались, увлечённые разговором и забывали, зачем они собственно приехали.
Проходя немного вперёд Яэль поворачивалась и ожидая нетерпеливо постукивала ножкой обутой в модные высокие плетёные туфельки. Светлые шорты открывали намного выше колен стройные ноги. Короткая кофточка без рукавов демонстрировала прохожим гладкий животик. Белая кожа лица, отсвечивала на щеках лёгким румянцем, небольшой изящный носик, покрыт мелкими аккуратными, словно нарисованными тонкой китайской кисточкой многочисленными веснушками. Серо-зелёные прозрачные глаза цепко выхватывали из толпы прохожих, девушек её возраста и ревниво их оглядывали, рыже- красные волосы густой волной ложились на плечи. Хорошенькая, и избалованная Яэль, весь вчерашний вечер мучила маму упрёками в отсутствии у неё новых нарядов и оригинальных, не как у всех, украшений, столь необходимых для очередной вечеринки. И наконец, к своей большой радости и удовлетворению вынудила маму уговорить брата свозить её в магазины.
Все члены семьи – мама и папа, бабушки и дедушки, Беня привыкли её баловать. Она была такой милой, славной маленькой девочкой, которая всех радовала, словечки и выходки, которой всех умиляли. Правда крошка давно выросла, но этого не замечали и продолжали к ней относиться как к неразумной, но любимой куколке. А куколка между тем становилась всё высокомерней, заносчивей и эгоистичней, требовала всё больше внимания, постоянно бывала всеми и всем недовольна, позволяла себе грубости. Как часто, такие хорошенькие, юные всеми любимые девочки, незаметно для себя, превращаются в вечно недовольных, брезгливо морщившихся женщин, а затем в брюзжащих, сварливых старух. И окружающие недоумевают,- Ну откуда берутся такие гадкие, вредные, ворчащие старухи? Да уж не из космоса появляются. А из таких вот милых, слишком заласканных, но не слишком умных, эгоистичных девушек.
Ножка продолжает нетерпеливо постукивать, по – детски пухлые губы недовольно поджаты.
– Ну, Беня. Ну,- в который раз дёргает Яэль брата.
- Мы уже почти пришли и твои украшения, хамуда, никуда не убегут, - Беня как всегда был мягок с младшей сестрой.
– Не убегут,- капризно протянула Яэль. Она не выносила, когда её желания выполнялись не сразу, - Как мне надоели все эти ваши разговоры, особенно о войне. Зачем о ней говорить?! Только настроение себе портить. Я молодая, я хочу жить и радоваться жизни. Веселиться и не думать о печальном,- и она недовольно передёрнула плечами.
 После этих слов девушки, Эфраим остановился посреди тротуара и засунув большие пальцы рук в карманы брюк, какое- то время с интересом смотрел на девушку, рассматривая её несколько преднамеренно демонстративно и насмешливо, словно видел впервые, а затем сказал поучительно, как неразумному ребёнку:
– Древние говорили, когда прошедшую войну забывают, - он помолчал, сделав для большей убедительности паузу и строго закончил,- Начинается новая.
От этого презрительно - насмешливого взгляда, от намеренно менторского тона, Яэль рассердившись, вспыхнула, понимая, что Эфраим не слишком высокого о ней мнения и что он не смеётся над ней открыто лишь из уважения к Бени. В запальчивости и непременно желая настоять на своём, считая унизительным для себя менторский тон Эфраима, а потому не вслушиваясь в его слова, Яэль заговорила быстро, нервно, спеша ему досадить и не совсем обдумывая то что говорит.
– Или вот зачем ехать в Польшу посещать концлагерь? Обязательный момент в школьной программе. Может вам историкам это и интересно. А я не хочу. Ничего не хочу знать. Правильно сказал этот как его, ну сейчас передавали? Возмутительно зарабатывать деньги на концлагере. Что вы на меня так смотрите?
Действительно мужчины смотрели на неё с удивлением, причём глаза Эфраима как – бы говорили: “Ну что можно было ждать от этой пустышки?” А доброе лицо Бени несколько болезненно сморщилось и выглядело растерянно - ошарашенным. Какое-то время все трое молчали.
– Сохранение лагерей – это не зарабатывание денег, а предостережение человечеству, - наконец тихо сказал Бени и добавил с лёгким укором,- И не стоит, милая, повторять слова Ирвинга, как впрочем, и остальных ревизионистов. – Ну, вот ещё каких – то ревизионистов приплели,- скривила губы Яэль,- А это кто?– Это те, кто отрицает и Холокост и крематории.– Правда, не объясняют, куда же в таком случае, физически делось европейское еврейство, - насмешливо добавил Эфраим. Яэль почувствовала, что зашла слишком далеко в своих речах и она нетерпеливо отмахиваясь закончила:- Ой, ну жалко их конечно. Но это так давно было.
Тут они остановились у входа в антикварную лавку, которая тянулась далеко вглубь и наполненная товарами, казалась необыкновенно загадочной. С потолка свешивались лампы причудливых форм и разных размеров покрытые то ли благородным налётом древности, то ли слоем современной пыли. Глаза разбегались от множества странных предметов в изобилии стоящих повсюду, и чудилось, что если хорошо порыться, покопаться в этих восточных вещах, то где – нибудь в забытом пыльном углу вполне можно найти сказочную лампу Алладина или даже ковёр- самолёт. У девушки заблестели её светлые, как воды моря глаза и она, прервав свою речь, надолго нырнула в лавку. Хозяин лавки, немолодой араб, с седыми усами, сидевший на стуле возле входа, не спеша встал и проследовал за ней.
– Твоя сестра, разумеется, не желая этого, затронула очень интересные вопросы. Нужно ли людям знание истории? Умеет и хочет ли человечество учиться на ужасах прошлого или предпочитает ничего не знать? И имеет ли историческая память “срок давности”?- задумчиво строго проговорил Эфраим. – А ты, мой друг, сформулировал вопросы, на которые можно отвечать всю жизнь, - заметил Беня, проследив встревожено - любящим взглядом за сестрой и только когда радостно- взволнованная девушка скрылась, повернулся, чтобы продолжить разговор. Итак, друзья разговаривали, а время между тем шло. Десять минут, пятнадцать, полчаса. Роли поменялись. И теперь ожидающие у входа в лавку мужчины стали испытывать нетерпение, время от времени поглядывая на часы. Наконец не дождавшись, сестры Беня вошёл в лавку, прошёл вглубь, вдыхая странно волнующие запахи старых вещей и ловко увёртываясь от свисающих с потолка предметов, и нашёл Яэль.
Стоя перед маленьким круглым зеркалом, с трудом, нашедшем себе место на пыльном заваленном товарами столе, девушка примеряла длинные, почти до плеч серьги. Увидев брата, она спокойно вынула их из ушей и положила.
– Что выбрала? – улыбчиво спросил Беня, показывая ровные белые зубы.
– Нет,- отрезала Яэль. Она демонстрировала свою обиду. Ведь Эфраим представил её глупой, а Беня его поддержал, не встал на её сторону.
– А вот эти, что ты положила на стол? По- моему очень красивые,- примирительно произнёс Беня. В ответ на это заявление Яэль, дёрнула плечом и презрительно хмыкнула, как бы говоря: “Много ты понимаешь.” Затем снисходительно качнув головой всё - же объяснила:- Слишком большие и слишком тяжёлые. А вот это мне нравится,- и она, раскрыв ладонь, показала кольцо. На ладошке тускло отсвечивая, лежало плоское кольцо, формой напоминая обрезок тонкой трубки. Старое серебро потемнело. Кольцо, было видимо, чем-то придавлено и ровная форма круга искривилась. Но несмотря на это кольцо сразу привлекло внимание Бени. Он осторожно взял его с ладони Яэль и держа двумя пальцами большим и указательным стал рассматривать в сумрачном свете лавки. Кольцо было покрыто чередующимися разноцветными полосками - жёлтыми, красными, синими, а на оставшейся свободной серой поверхности был тёмно- синей эмалью, тщательно прорисован глаз и бровь над ним. Сам зрачок был сделан из прозрачного минерала лилового цвета.
– Очень похоже на древнеегипетское украшение,- сказал подошедший к ним Эфраим и взял кольцо из рук Бени,- Глаз Гора. Неплохая копия.
– Почему ты думаешь, что это копия?
– Если это оригинал, то этому кольцу место в музее, а не в лавке старьёвщика, засмеялся Эфраим, отдавая кольцо,- А во- вторых мне кажется, зрачок всегда бывает непрозрачен. Я не уверен, конечно, но мне кажется, что я первый раз вижу зрачок из прозрачного минерала, да ещё такого необычного лилового цвета.
– Меня тоже этот камень чем – то смущает,- Беня вновь стал вглядываться,- Всё кажется, что в глубине зрачка что – то есть и никак не могу рассмотреть. Надо на свет выйти.
– Беньчик, мне очень хочется иметь это оригинальное кольцо. Но вы своим разглядыванием и заинтересованностью только набиваете ему цену. Смотрите, как хозяин внимательно прислушивается,- вмешалась в разговор Яэль, показывая глазами на хозяина стоявшего чуть поодаль и терпеливо ожидающего решения клиентов. –
Да ты права, - улыбнулся Беня, взглянув на хозяина,- Сейчас заломит,- шепнул он Эфраиму, направляясь спросить о цене кольца.
Торг проходил по- восточному медленно. Взяв в руки кольцо, хозяин достал старый замшевый лоскуток и стал старательно натирать кольцо, сказав, что кольцо очень редкое и что он хочет за него только 900 шекелей.
– Всего то?- засмеялся Беня, - Да оно же кривое. Я дам тебе 50.
– Нет. Нет. Что ты? Изгиб можно исправить,- отрицательно замотал головой хозяин и взяв инструменты попытался выровнять кольцо, но не слишком в этом преуспел и тогда снизил цену до 700 шекелей.
– 60 и не шекелем больше. Идём сестра,- Беня сделал вид, что уходит, повернувшись спиной. И хозяин и сам Беня словно играли в какую то игру и оба наслаждались ею.
– Только для вас 500. Редкий камень- турмалин,- хозяин говорил равнодушно, вроде бы скучая, но сам внимательно следил чуть прищуренными глазами за реакцией слушателей, стараясь выяснить по выражению лиц, понимают ли его покупатели, что – либо в камнях или поверят любому важно сказанному слову.
Наконец после десятиминутных торгов, жалоб хозяина на трудные времена, на высокие налоги и отсутствие парнасы, то есть дохода, кольцо было продано за 95 шекелей. И каждая из сторон считала, что совершила очень выгодную сделку.
Капризная Яэль, насмешливый Эфраим и довольный собой Беня вышли из сумрачной лавки на яркий свет улицы и остановились возле входа. И вот тут это и случилось.
Беня всё ещё держал в руке кольцо и вновь стал его рассматривать. Кольцо ему и нравилось, и не нравилось, вызывая почему – то неясную тревогу, которую он хотел понять, поворачивая кольцо и стараясь заглянуть в лиловую глубину зрачка.
– Что ты всё разглядываешь?- поинтересовался Эфраим,- Бровь и глаз – означают силу и мощь бога Гора, так считали в Древнем Египте.
– Да-да. Ты прав, - рассеянно согласился Беня не прекращая всматриваться в камень,- Бровь и глаз- символ его всевидящей власти. Сила и мощь….
- Ну ты отдашь мне, наконец, кольцо, Беня?- недовольно перебила его Яэль, испугавшись учёных разговоров,- Я его даже не примерила. Может оно мне велико.
– Конечно, конечно, - протянул Беня руку в сторону сестры. Но отдавая кольцо, Беня странно чувствовал, что не хочет этого делать и даже задержал его в сжатой ладони, так что девушка удивлённо на него посмотрела. Пересилив в себе неопределённые чувства, верой в реальность Беня отдал сестре кольцо. Яэль одела его на третий палец левой руки, и кольцо неожиданно оказалось впору и словно сделанное на заказ, плотно, ровно обхватило палец. Разглядывая покупку, Яэль вытянула руку и чуть поворачивала её, как всегда делают девушки, рассматривая и любуясь кольцом. Гладко отполированный камень, выточенный кабошоном, вдруг внезапно словно поймал луч солнца и от этого ярко вспыхнул лиловым блеском. Из глубины прозрачного зрачка, что – то поднялось к его поверхности и холодеющей от неясного предчувствия Яэль показалось, что из лилового камня кто – то на неё недобро глянул. Она мотнула головой, отгоняя наваждение и повернувшись к брату, хотела сказать тому: ”Посмотри”, - но не успела и стала падать, теряя сознание и погружаясь в полную темноту. Она не чувствовала, как её падающую успел подхватить мгновенно среагировавший Эфраим, не видела, как засуетился Беня пытающийся привести её в чувства, как торопливо вынёс воды хозяин лавки, как обступили доброжелательные словоохотливые прохожие. Она полулежала на древних камнях тротуара, Беня бережно поддерживал её голову, но Яэль окружала тьма, густая и однообразная, как придвинутый к глазам гладкий лист чёрной бумаги.
* * *
Далеко- далеко вдали, ослепительно светлая на фоне сплошной черноты, засветилась маленькая точка и стала стремительно приближаться. Всё ближе, ближе, вот она приблизилась вплотную к глазам. Глазам стало нестерпимо ярко. Яэль их открыла и очнулась.
Она стояла в тесной толпе женщин, сжатая со всех сторон чужими телами. В нос ударил запах немытых тел, застарелого пота, мочи, грязных волос. Ей показалось, что она сейчас задохнётся. И тут с ещё большей гадливостью Яэль почувствовала, что стоящая рядом женщина мочится, капли мочи падают и ей на ноги, а она не в силах ни отодвинуться, ни убрать свои ноги. Ничего не понимая, Яэль начала инстинктивно дёргаться, толкаться, стремясь освободиться, освободить пространство вокруг себя. Быстрыми судорожными вдохами втягивала в себя мерзкий воздух, задыхаясь, отчаянно хватала его ртом. Воздух. Воздух.
– Как хорошо, что ты очнулась,- услышала она тихий голос возле уха,- Я так боялась, что ты не придёшь в себя. Яэль почувствовала на своей талии чужую руку, которая пыталась дружески поддерживать её, хотя сдавленная со всех сторон девушка и так не могла упасть.
– Где я?- слабым голосом спросила Яэль.
– Забыла,- догадалась девушка и стала терпеливо, как ребёнку объяснять,- Это от беспамятства, от голода. Мы в вагоне. Уже три дня. Ну, вспомнила?
– Каком вагоне?- силилась, хоть что- то сообразить и понять Яэль.
– В скотском, в скотском вагоне,- печально ответил кто-то из стоящих сзади.
- А ты кто? - продолжала выяснять Яэль.
Сквозь маленькое зарешечённое окошко пробился слабый свет и Яэль наконец разглядела девушку. Худенькая незнакомка с бледным смертельно уставшим лицом, на котором казалось, остались только огромные чёрные глаза. Тёмные волосы сбившимися не расчёсанными прядками свисали на плечи.
– Я Анна. Анна из Варшавы. Мы….,- но тут её перебили и отвлекли измученные голоса других женщин стоящих в вагоне.
– Стоим. Приехали, наверное,- задумчиво проговорили из угла, лица говорившей не было видно.
- Крики. Вы слышите крики?- испуганно раздалось за спиной девушек.
– Подходят.
– Где мы?
– Скорей бы. Умираю. Хоть глоток воды.
– Куда нас привезли? Вы знаете, куда нас привезли? Куда нас привезли? Что же с нами будет? – истерически взвизгивала стоящая рядом с Анной полная женщина невысокого роста со сбитой на бок причёской. Это всё что могла разглядеть со своего места Яэль. Лица остальных терялись в темноте неосвещённого вагона. Кто – то тихо заплакал, кто-то зарыдал навзрыд.
– Что же с нами будет? - с замиранием сердца, спрашивала себя каждая несчастная в вагоне.
Дверь товарного вагона резко, и со стуком отъехала в сторону. В вагон ворвался ослепляющий свет прожекторов, устрашающий лай рвущихся с поводков собак, пугающие до дрожи выкрики резких немецких команд. Судорожно открывая рты, как выброшенные на берег рыбы, женщины втягивали в себя сырой, холодный, ночной воздух. Какие – то люди, одетые в полосатые одежды стали тащить женщин из вагона, для убедительности помогая себе дубинками.
Пол вагона находился высоко над платформой, и Яэль с трудом спрыгнув вниз, упала и больно ударила ногу. Но ей не дали даже погладить больное место. Крики, толчки, удары дубинками погнали её вперёд. В спину толкали и напирали бегущие сзади. Рядом задыхаясь спешила Анна, стараясь не отстать, иногда хватая растерянную Яэль за руку. В этой толчее Яэль выделяла только лицо Анны, все остальные лица сливались в одно безумное лицо с вытаращенными от испуга глазами, с раскрытым, исходящим криком ртом.
– Где я? Где я?- шептала на бегу Яэль. Этот вопрос ни к кому не относился, его никто не слушал, да и не слышал. Несколько раз она пыталась остановиться, оглядеться, спросить, закричать, но её тут же толкали, гнали вперёд, как и всех остальных. У неё замирало и обрывалось сердце от необъяснимого жуткого страха. Она пыталась и не могла вспомнить, как с радостной израильской улицы, залитой теплом и светом, она очутилась здесь в ночи, в толпе обезумевших людей, которых гнали вперёд словно стадо животных. Девушка дрожала как в лихорадке.
И вдруг она поняла.
– Это же телевизионный розыгрыш, - закричала она, стараясь перекричать остальных,- Ну да иначе и быть не может. Где же камеры?- и засмеялась, увидев при этом, что Анна быстро и странно взглянула на неё.
– Какие камеры?
– Как какие? Телевизионные конечно. Но гадкий, гадкий розыгрыш. Я буду жаловаться. Я подам жалобу в суд.
На её слова не обращали внимание. И только Анна с сожалением несколько раз посмотрела, решив, что Яэль не выдержала напряжения минуты и стала заговариваться.
Крик, плач, визг, лай. Колонна остановилась. Женщинам начали стричь волосы. Увидев это, Яэль на мгновение остолбенела, затем бросилась из колонны.
– Куда ты, куда?- закричала Анна,- Убьют, собаками затравят.
– Не имеют права. Я свободный человек. Я израильтянка,- высокомерно крикнула Яэль. Но она не успела выскочить из толпы, за порядком хорошо следили.
- Запрещено,- свистнула трость. Яэль вскрикнула, споткнулась, упала. Двое полосатых схватили её и как она не старалась вырваться, как не кричала, что она израильтянка и живёт в демократической стране ничего не помогло. Она успела обратить внимание, что все одетые в полосатое надсмотрщики странно равнодушно, безучастно скользят по лицам женщин, словно стараясь не за что не зацепиться взглядом, не взглянуть в глаза, ничего не запомнить.
Безжалостно и грубо стали стричь её чудесные огненные волосы. Они падали яркими волнами, на цементный пол, смешиваясь с чёрными, каштановыми, белокурыми волосами. Яэль рвалась и сопротивлялась только до первой пряди. Увидев эту первую упавшую к ногам прядь, она словно потеряла силы сопротивляться и зарыдала навзрыд. Слёзы текли горькими крупными каплями и волосы слетая с головы прилипали к губам, щекам, кололи шею и грудь. Всё кончено. Яэль отпустили. На секунду оставшись одна, она со страхом, трясущимися руками прикоснулась к голове и руки не узнали её, наткнувшись вместо привычной шёлковой волны, на какую – то чужую противную колючесть. Потеря роскошных волос была для девушки почти равносильна смерти. – Анна,- захлёбываясь слезами, закричала она, почувствовав жгучую необходимость увидеть хоть одно знакомое лицо. Теперь она поняла, почему Анна так старалась держаться с ней рядом. И как невыносимо тяжело быть одной. Но все стоящие впереди женщины были с пугающе одинаковыми голыми черепами, чужие и незнакомые. –
Анна,- всхлипнула Яэль в страхе, что потеряла уже и эту девушку. К ней метнулась худая незнакомка с вытянутым продолговатым черепом и большими тёмными затравленными глазами. Лишь по глазам они узнали друг друга и запоминая новый облик встали рядом держась за руки.
– Где я? Где я?- опять зашептала Яэль, но их погнали дальше к цементному домику. Последовал приказ ” Раздеваться”.
Опешив, женщины застыли на месте. Как раздеваться? Перед мужчинами? Потешаясь над их ещё не потерянной стыдливостью дюжий полицай с молодым гладким наглым лицом, схватил стоящую возле него девушку и стал срывать с неё одежду, не обращая внимание на плач. Увидев это, все начали раздеваться. Яэль сняла шорты, кофточку. Аккуратно сложила их на свои босоножки. Осталась в кружевном шёлковом белье.
– Всё снимать. Душ,- рванул с неё бюстгальтер надсмотрщик в полосатой форме, и она с удивлением увидела в его глазах, что – то похожее на ненависть. Он словно торопился быстрее закончить процедуру, не хотел думать в чём он участвует и ненавидел тех кому был вынужден причинять боль.
Тоненькая, стройная, с белым гладким юным телом Яэль потрясённо стояла, даже не закрываясь руками, как это обычно делают женщины, среди толпы раздетых женщин. Совсем молодых и постарше, с кожей разных оттенков, худеньких с фигурой мальчишек и полных с широкими бёдрами и тяжёлыми грудями. Все они раздеваясь копошились, напоминая не людей, насекомых – своими гладкими головами, голыми телами, двигающимися руками, ногами. И оттого, что и она была частью этого клубка человеческих тел, Яэль неожиданно затошнило, всё поплыло перед глазами. Ей показалось, что она уже где-то всё это видела. И ей стало страшно.
Стоя босыми ногами на цементном полу душевой Яэль увидела в небольшое окошечко, как подошедший мужчина повернул кран и на них сверху обрушились жёсткие струи холодной воды. Мылись без мыла, полотенец также не было. При выходе дали старую лагерную одежду. После нервных криков о розыгрыше и горьких слёз по поводу потери волос Яэль впала в какое -то оцепенение. Она, молча, натягивала на мокрое тело заношенные вещи и хотя они пахли дезинфекцией, ей всё равно чудился запах чужого пота. Старая грубая ткань противно прилипала к влажной коже. На платье сшитом просторным мешком, чередовались две полоски белая и синяя. На левой груди и правой рукаве нашиты жёлтые треугольники, объясняющие всем, что она еврейка. В полосатом платье, в стоптанных больших по размеру, задубелых внутри и снаружи башмаках, которые соскакивали при ходьбе и тут же натёрли нежную кожу ног, с остриженной колючей головой повязанной белой косынкой Яэль уже не чувствовала себя той прежней, юной, хорошенькой. Обожжённое дезинфицирующим раствором тело горело, но ещё тяжелее были перенесённые издевательства и унижения.
Она уже не шептала вопросы, у неё не было сил спрашивать, и не было ни минуты обдумать своё положение. В голове пробегали несвязные мысли, но ни одна из них не оформилась до конца.
Выстроенные рядами по пять человек они подошли к высоким решётчатым воротам. За ними шла широкая улица, вдоль которой стояли аккуратные двухэтажные дома из красного кирпича. Высокие деревья успокаивающе, словно в парке, шелестели мокрыми после дождя пожелтевшими осенними листьями. Кое – где виднелись клумбы с цветами. И только неприятный запах гари, странно осаждаясь в горле, портил эту почти идиллическую картину. Над воротами шла надпись по- немецки.
– Труд освобождает,- перевёла Анна и вся словно застыла.
– Что это за место?- спросила Яэль.
– Крепись, Яэль. Это Аушвиц.
– Что ты хочешь сказать, что это концлагерь?- удивлённо прошептала Яэль. Анна утвердительно кивнула.
- Никак не могу понять. Может это съёмки фильма?- она с надеждой в положительном ответе заглянула Анне в глаза и не найдя в них подтверждения своим словам всё – же возмущённо закончила,- Разве я давала разрешение? Я не хочу участвовать. Я хочу уйти.
Анна устало молчала. Яэль хотела выйти из ряда, но она уже помнила, как её схватили, и не решилась. И вдруг совершенно безумная, ирреальная мысль мелькнула у неё. От этой мысли у девушки, на мгновение остановилось дыхание, безмерно расширились серо- зелёные глаза и повернув голову к Анне она с трудом сглотнув комок в горле прошептала,- Какой сейчас год?
– Сорок второй, - меланхолично ответила Анна, думая о чём – то своём. Ответ Анны словно ударил Яэль по щекам.
– Тысяча девятьсот сорок второй?- еле слышно уточнила Яэль. Анна кивнула, она уже привыкла к странным вопросам и поведению девушки.
– Но этого не может быть,- убеждённо произнесла Яэль и покачала головой,- Этого просто не может быть! Не может быть!
При этом она вглядывалась в лицо Анны, пытаясь найти хоть малейшее свидетельство несерьёзности происходящего. Но не находила. Перед ней было бесконечно измученное лицо с тёмными кругами под печальными глазами и никаких следов розыгрыша.
Колонну развернули и Яэль увидела немецкого офицера в серой отглаженной форме, широкие галифе заправлены в начищенные до блеска сапоги, на фуражке эмблема мёртвой головы- знак СС. Постукивая хлыстом по голенищу сапога, он прошёл вдоль рядов, затем остановился и начал говорить. В званиях немецкой армии Яэль не разбиралась, но по отношению к нему других офицеров, вооружённых автоматами солдат, надсмотрщиков в полосатой одежде и с дубинками в руках, поняла, что этот человек обладает большой властью.
– Начальник лагеря,- уважительно объяснил стоящий чуть поодаль надсмотрщик- капо, с сытым лицом и безжалостными глазами, ни к кому конкретно не обращаясь. На его полосатой одежде узника были нашиты зелёные треугольники, знак того, что он из уголовников, а чёрная повязка на рукаве объясняла, что он занят в лагере административной работой. Оглядев стоящих перед ним, замерших людей высокомерным брезгливым взглядом начальник лагеря заговорил, и его краткая речь повергла всех в шок. Он говорил громко весомо и медленно чеканя слова, каждым словом лишая прибывших узников всякой надежды на жизнь:– “Вы приехали сюда не в санаторий, а в концентрационный лагерь, из которого только один выход,- начальник лагеря сделал паузу и жёстко закончил - Через трубу!
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Суббота, 03.11.2012, 14:57 | Сообщение # 3 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| (продолжение-1)
Если это кому-то не нравится, может хоть сейчас броситься на проволоку.
Если в эшелоне есть евреи, то они не имеют права жить больше двух недель.
Если ксёндзы, то им даётся один месяц, остальным - три месяца.
”Конец этой первой страшной ночи женщины провели уже в бараке. Когда новеньких ввели в барак, Яэль увидела трёхъярусные деревянные нары, уходящие двумя рядами в глубину помещения. Ощутила тяжёлый запах сырости, пота, менструаций, болезней, грязных тел сотен людей.
– Быстро лечь,- приказала Магда, старшая по бараку. Рослая неопределённого возраста женщина с крепким жилистым телом, светлыми волосами и выцветшими голубыми глазами. Нашитая на её одежде буква “P” указывала на то, что она родом из Польши.
Анна послушно прошла вперёд и согнувшись присела на одну из ближайших свободных коек. На каждой койке спало по шесть человек. На шесть человек было два одеяла, а потому спать надо было, тесно прижавшись к друг другу.
– Иди сюда, Яэль, - позвала Анна подругу, но та замерла у порога потрясённая увиденным и замотала головой.
– Нет, нет. Я не должна быть здесь.
– Никто не должен,- мрачно глядя на девушку, сказала Магда.
– Но я из другого времени...,- она не успела договорить и объяснить прерванная грубым окриком Магды:
– Заткнись! Двадцать пять ударов за крики после отбоя,- и рванув Яэль за руку, она протолкнула её вперёд,- Не будешь выполнять. Пойдёшь в “газ”! Поняла?
Сдерживая обиженные слёзы, с трясущимися по - детски губами, с трудом превозмогая брезгливость, бочком, бочком Яэль прилегла рядом с Анной. Солома в матрасе, на котором они лежали, давно перетёрлась в труху, и лежать было очень жёстко. Деревянные серые стояки нар источали мерзкий запах старой пепельницы. В дальней полутьме барака тихо, но безостановочно плакала женщина. Её плач больше похожий на скулёж больного щенка наполнял душу невыносимой тоской. Барак был полон звуков. Люди во сне стонали, кашляли, кряхтели.
Но теперь, предоставленная самой себе, Яэль могла хотя бы размышлять и обдумать произошедшее.
– Что же всё- таки произошло? Как я могла попасть почти на семьдесят лет назад из современного Израиля в нацистскую Германию. Если это не розыгрыш, не съёмки фильма, то тогда, наверное, я сплю.
И как все сомневающиеся в реальности, Яэль ущипнула себя за ногу. Впрочем, в этой уже ставшей классической проверке, не было особой необходимости. Плечо и так болело от удара хлыстом, кожа продолжала гореть от дезинфекции, стриженая голова непривычно мёрзла и колола руку, когда девушка до неё дотрагивалась. Но сильнее физической боли были унижения, растоптанное человеческое достоинство, превращение её из свободного человека в бессловесную тварь не нужнее мухи и душа её нескончаемо ныла исцарапанная издевательствами.
– Итак, я не сплю, - продолжала размышлять девушка,- Всё реально, даже слишком реально. Я потеряла сознание и очнулась уже здесь. Но почему я потеряла сознание? Никогда со мной этого не случалось. Вспомню всё по порядку. Беня купил мне кольцо. Мы вышли из лавки. Всё было как всегда. Я надела кольцо на палец, оно красиво сверкнуло на солнце. Потом мне показалось, что из глубины камня на меня кто – то смотрит, я хотела всмотреться и дальше ничего не помню. Темнота. Да было так. Может всё дело в кольце? Действительно оно какое – то необычное. После того, что произошло я могу поверить всему.
Яэль машинально провела ладонью по левой руке и с изумлением поняла, что кольцо до сих пор одето на палец. Отняли всё. Одежду, украшения, волосы, имя, оставив лишь номер на предплечье. И тут оказывается, что кольцо ещё на пальце. Яэль попыталась кольцо снять, но оно словно вросло в кожу. Снять его не было никакой возможности. Яэль крутила его, слюнявила палец, опять крутила. Бесполезно.
– Поспи,- услышала она тихий шёпот Анны у своего уха, почувствовала, как та обняла её своей худенькой рукой. От тела Анны исходило приятное, успокаивающее тепло и Яэль замерла благодарная её словам, тому, что она вообще есть, здесь рядом. Из глаз Яэль беззвучно потекли слёзы, стекая по щекам, капали на драное подобие, подушки. Она плакала и плакала и не заметила, как задремала.
Пробуждение было ужасным. Их подняли в пять часов утра, и погнали строиться на аппельплац. Пересчитывали всех узников. И это тянулось нескончаемо долго. Иногда Яэль казалось, что она не достоит до конца проверки и упадёт здесь же на плацу. Её мутило от усталости и голода.
– Должны же дать хоть что – то на завтрак,- думала девушка, стараясь не заснуть стоя. Держать глаза открытыми было мучительным, и стоило ей огромных усилий. Наконец проверка закончена и ожидаемый завтрак получен- тёплая жидкость без определённого цвета и запаха, называемая чаем. Яэль долго смотрела в свою кружку не решаясь пить эту бурду.
– Привыкнешь, - жёстко, даже неприязненно сказала Магда, наблюдая за Яэль, - Ещё и добавки просить будешь. А не будешь, ослабнешь, станешь доходягой и пойдёшь в “газ”,- мрачно пугала она девушку. От её слов Яэль вздрогнула и закрыв глаза выпила жидкость. Яэль уже поняла, что Магда была совсем не плохой женщиной и пугала она специально, думая, что так она поддерживает в узницах силы к борьбе за жизнь.
Между тем Магда, оглядев быстрым взглядом фигуру и лицо юной девушки, такое милое с ещё не исчезнувшим румянцем, с чистыми серовато-зелёными глазами, напоминающими цветом море, с трогательными мелкими веснушками, с сожалением представила себе, какая она станет через совсем недолгий срок и отвернулась. Но отводя глаза старшая заметила какой – то блеск на левой руке девушки и вглядевшись с удивлением увидела кольцо.
– Сними сейчас же. Ты что с ума сошла,- проговорила она.
– Не снимается,- испуганно ответила девушка, и глаза её расширились.
– Не снимается?- зло переспросила Магда, приближаясь к Яэль и угрожающе нависая над ней своим массивным мостлатым телом,- У одной тут тоже не снималось золотое обручальное кольцо, ну просто вросло в тело за много лет. Как назло его заметила, - Магда оглянулась и удостоверившись что её слушают только Яэль и Анна, продолжила,- Эта толстозадая сука Эльза. Вот этого кольца ей только недоставало. Она вызвала доктора. Тот явился с чемоданчиком. Вынул шприц, сделал обезболивающий укол. Женщина сидит спокойно, думая, что врач кольцо распилит, а доктор достал щипцы и быстро откусил женщине палец вместе с кольцом. Та пикнуть не успела, тут же в обморок и свалилась. Врач сволочь кольцо снял, а палец брезгливо на землю бросил. Ты что этого хочешь?
- Нет что ты Магда. Я сниму. Сейчас же сниму.
Но кольцо не снялось, сколько девушки не старались. Тогда Анна, найдя какой-то лоскуток ткани, обмотала его вокруг кольца, а повязку запачкали глиной, чтобы в глаза не бросалось.
Обоих девушек отправили работать на огород. Стоял сентябрь, после прошедших дождей почва размокла, ноги проваливались в грязь, и холодели до ледяного состояния. Анна начала кашлять, особенно по ночам, когда наконец они согревались, под одеялом, прижавшись к друг другу. Лечить кашель было нечем. Яэль пробовала растирать Анне спину, ноги. Но это помогало плохо. Голод мучил постоянно. Днём на обед давали суп из крапивы, со странным вкусом и запахом, на поверхности его плавали редкие жёлтые кружочки маргарина, а дальше баланда состояла из воды, воды и ещё раз воды. Крапива для супа росла вокруг бараков, и заключённые находили в себе силы шутить, называя её витамином СС. Брать овощи с огорода каралось смертной казнью и всё же иногда Яэль или Анна умудрялись пронести маленький клубень картофеля.
За несколько дней, что Яэль провела в лагере, её прошлое отодвинулось в недосягаемую даль. И не потому, что было много событий. Нет, жизнь в лагере была скорей однообразна. Однообразно полна страданий. Страданий от постоянного голода, когда только и думаешь где бы достать что – нибудь хоть относительно съедобное, чтобы можно было это сжевать. От холода, от которого, казалось, уже никогда не сможешь согреться. От страха смерти проникшего во все уголки твоего тела и заставляющего его трепетать от каждого окрика. От страха заболеть и превратиться в высохшую развалину с покрытой язвами кожей и выпавшими от цинги зубами. От ужаса, что вдруг вечером силой утащат для развлечения полицаи или уголовники из охраны. Яэль уже видела утреннее возвращение этих несчастных, истерзанных до предела девушек с опухшими от слёз и ударов лицами и содрогалась от унизительного состояния бесправности, беззащитности перед каждой тварью вообразившей себя сверхчеловеком, от невозможности сопротивляться, а ещё больше от невозможности отомстить.
И она перестала вспоминать родителей, брата, Израиль. Слишком это было больно. Перестала задумываться о том, как очутилась здесь. Как и все узницы она старалась выжить. Её грела надежда, что должно же это когда- нибудь кончится. Плохо зная историю, она не помнила, когда освободили узников Аушвица. И если бы ей сказали, что это произойдёт только в январе 1945, она пришла бы в неописуемый ужас.
Однажды вечером по бараку поползло слово “Селекция”, приводя старожилов в страх и волнение.
– Что это такое?- тихо спросила Яэль, наблюдая нервный испуг в бараке.
– Не знаю, - и Анна слегка дёрнув за спущенную ногу, сидящую на верхнем ряду, пожилую женщину спросила,- Хана, что это селекция?
Хана сидела, прислонившись к столбу, и казалась безучастной. Просторное полосатое платье натянуто на острое правое колено, которое она обхватила тощими руками. Её волосы серые, покрытые сединой, словно присыпанные пеплом отросли неровными прядями и неопрятно торчали из под съехавшего с головы платка. По измождённому бледному лицу вдоль впалых щёк и на лбу пролегли глубокие морщины. Губы были покрыты болячками, во рту не хватало зубов. Скорбный взгляд огромных потухших глаз переместился из неопределённого пространства, куда он был устремлён на ожидающих ответ девушек.
– Не знаете? Я скажу,- проговорила она хриплым голосом, такая маленькая, съёженная, исковерканная, словно воробей придавленный кошачьими зубами,- Завтра будут отбирать кому можно ещё пожить и помучиться, а кому пора сдохнуть и сгорев вылететь в трубу. Селекция. Дерьмо,- она помолчала и взглянув в застывшие лица девушек добавила,- Видно мой срок подошёл. Вы думаете, сколько мне лет? Вы думаете, я старая? А мне всего двадцать девять. Да двадцать девять,- повторила она, заметив недоверие на лицах,- Сгубили жизнь,- с горьким надрывом произнесла она и опять замолчала, опустив голову на колено.
Селекция - такая мирная, такая далёкая от войны наука о методах улучшения сортов растений или пород животных. Селекция - в основе, которой лежал искусственный отбор. Человек отбирал растения или животные с интересующими его признаками. Что в этом особенного?
Но никогда уже слово селекция не будет звучать мирно. Всегда от слова селекция душа, в первый момент будет вздрагивать, и вспоминать о нацистских концлагерях и газовых камерах. Это слово словно навечно пропиталось жутким запахом горящих тел.
Употребление слова селекция по отношению к людям уже было унижением, уже ставило их на уровень животных, а то, что под этим подразумевалось, было просто непередаваемым.
Объятые тревогой и страхом девушки заснули лишь перед рассветом. Три свистка, раздавшиеся казалось возле уха и означавшие подъём выхватили их из сна.
Процедура их ожидавшая была проста и до мелочей отработана. Женщин заставили раздеться, окатили холодной водой и построили в очередь к офицеру. Высокий холёный офицер в опрятном сером мундире, с начищенными эсэсовскими эмблемами и черепом на фуражке, довольный собой курил сигарету, держа её в левой руке, а правой затянутой в белоснежную перчатку небрежно вершил людские судьбы, указывая подходящим по очереди женщинам, куда им сворачивать. Направо - и это означало возвращение в барак и жизнь, жизнь до следующей селекции.
Или налево - и это уже означало отправку в газовую камеру, смерть и сожжение в крематории.
Стоя в двигающейся очереди, казалось переставших дышать женщин, которые со страхом и трепетом ожидали решения своей судьбы, Яэль смотрела в лицо офицера и не видела в нём ни тени переживаний или сомнений.
- О чём рассуждали тогда Бени и Эфраим?- вспомнилось ей,- О степени вины. Кто виновен? Только те, кто отдают чудовищные приказы или и те кто их так старательно, с готовностью выполняют? Вот он стоит живой пример старательного исполнителя – чистенький, спокойный, уверенный в себе и с правом которого ему никто не давал, дирижирует. Вправо. Влево. Жизнь. Смерть. Сам дьявол не осмелился бы на такое! И пусть никто и никогда не утверждает, что он и такие как он были лишь “жертвами обстоятельств.” Враньё. Жалкое враньё.
Скользнув по Яэль быстрым взглядом, офицер махнул вправо. Девушка шагнула было в сторону, как вдруг увидела, что следующий его взмах показал налево. А следующей в очереди шла Анна.
– Нет, нет,- задыхаясь от страха, крикнула Яэль, бросаясь к Анне,- Она здорова, герр офицер, она ещё может работать, герр офицер, пожалуйста-а-а.
Офицер на мгновение брезгливо скривил губы. И тут же подскочивший капо крикнул,- Запрещено,- и стал наносить удары дубинкой, оставляя на голом теле Яэль красные следы. Девушек растащили. Появившаяся Магда демонстративно дала Яэль пощёчину, шипя при этом,- Что ты делаешь? Что им стоит затолкать тебя налево. Хочешь в трубу вылететь?
Всем отправленным налево переписали номера и отправили в барак до следующего утра. Можете вы себе представить, что испытывали девушки, одна из которых должна была завтра отправиться в камеру блока 11, в “блок смерти”, а другая теряла преданного друга, единственную опору и оставалась одна. Они лежали рядом, последний раз согревая друг друга, в ночном бараке наполненном неясными шорохами, кашлем, несвежим дыханием сотен людей. – Давай убежим,- сжимая руку Анне, горячо шептала Яэль,- Мы им не мыло так с нами обращаться. - Два ряда колючей проволоки. Ток. Ров с водой,- Анна грустно гладила Яэль по плечу,- Нет, это невозможно.
– Надо попробовать,- убеждала Яэль.
– Даже если чудо произойдёт, и мы найдём лазейку и вырвемся отсюда, за наш побег казнят десятки других из нашего барака.
Услышав такое, Яэль сникла и задумалась, глядя в темноту и нервно кусая заусеницы на пальцах: ”Что делать? Что делать?”,- стучало у неё в голове. Анна тяжело вздохнула и продолжила,- Да и куда мы пойдём в своих арестантских платьях. Вокруг лагеря польские крестьяне. Они не будут помогать. Они нас сразу сдадут нацистам. А это пытки и опять смерть, только ещё более мучительная.
Утром Яэль отправили на работу, а когда она вернулась, Анны в бараке уже не было. Яэль на могла найти себе место. Она обвиняла себя в том, что не сумела найти выход и спасти подругу, сожалела, что при прощании не сказала Анне, как много она для неё значит. Не имея сил находиться в бараке, Яэль пошла к блоку номер 11, и долго стояла в стороне, спрятавшись за угол барака в безумной надежде на чудо. Вот сейчас откроется дверь, выйдет Анна. Скажет: “Всё отменяется”. Они возьмутся за руки и пойдут в барак. И будет уже не так страшно и одиноко. Чудо не произошло, и тогда Яэль побрела к крематорию.
Ещё раз, один раз увидеть Анну. Она шла медленно и осторожно, стараясь избегать освещённых мест, далеко обходя сторожевые вышки с охраной, затаив дыхание и выжидая, пряталась за углами бараков. Не приближаясь к рядам проволоки, которые хорошо освещались ночью, она остановилась, поодаль надеясь, что её не заметят. Из трубы крематория взлетали в тёмное осеннее недоброе небо и метались ветром длинные языки пламени, шёл густой дым. Печи работали. Яэль стояла и тихо плакала, у неё было такое чувство, словно она стоит на кладбище, перед свежей могилой близкого человека, когда горечь потери, невозвратимость прошлого и невозможность, что – либо изменить разрывают сердце. Девушка начала неистово молится: “Шма, Исраэль“ – “Слушай, Израиль”,- страстно неслась к небу важнейшая еврейская молитва,- Господь – Бог наш, господь один! И возлюби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душой твоей, и всеми силами твоими.”
Она читала на иврите, закрывая глаза, раскачиваясь и прерывая молитву рыданиями. А дым всё шёл и шёл, и измученной Яэль стало казаться, что она видит в дыму бледное худенькое, усталое лицо Анны, с огромными страдающими глазами. Вот это лицо тускнеет, расплывается, рассеивается и навсегда исчезает вместе с дымом в равнодушном к человеческому горю вечном звёздном небе. От порывов студёного ветра кожа ёжилась и покрывалась пупырышками, текущие из глаз слёзы стыли и казалось превращались в льдинки. Колени дрожали мелкой дрожью. Холодно. Ах, как холодно и как одиноко!
За несколькими рядами ограждения из колючей проволоки слышались громкие отрывистые команды, свистки надсмотрщиков, лай овчарок, автоматные очереди. Подобное Яэль уже видела, и сначала её глаза только метались по толпе, выискивая Анну, и как бы, не замечали происходящего. Но постепенно она поняла то, что происходило там за проволокой. А поняв, содрогнулась.
Вся эта толпа, все эти сотни людей, все эти беспокойно озирающиеся мужчины в тёмных пальто с чемоданами или саквояжами в руках. Нервно вскрикивающие в испуге потерять детей женщины, с нелепо висящими на сгибе локтей неуместными здесь дамскими сумочками и съехавшими набок кокетливыми шляпками. Жалобно, разрывающе душу жалобно, плачущие младенцы, замученные растерянные дети с не по возрасту взрослыми глазами, все эти люди с жёлтыми звёздами на одежде, не попадут в лагерь. Они только думают, что направляются в душ, но идут сразу в газовую камеру. Эсесовцы быстро, чётко, отработанно, бездушно и главное спокойно, прямо на глазах ликвидируют целый поезд с людьми. Ничьи имена и фамилии преднамеренно не записываются. Были эти люди или не были? Пепел не ответит.
Ужас осознания происходящего мгновенно выбил из тела Яэль холод. Пот страха потёк по лицу, по спине, из – под мышек на бёдра. Смешиваясь, с начинающим моросить дождём тяжелил платье.
Опухшие от слёз глаза Яэль неожиданно увидели юношу. Он выделялся среди всей этой издёрганной нервной измученной толпы, каким – то неожиданным спокойствием и благородным достоинством. Высокий, худощавый, в удивительно опрятном тёмном костюме и светлой рубашке, с бледным одухотворённым лицом в обрамлении чёрных кудрей, юноша держал футляр со скрипкой, прижимая его к себе. Сделав шаг в сторону, он постарался найти глаза охранника в полосатой одежде и встретив сумрачный взгляд спросил.
– Скажите, пожалуйста, куда нас ведут? - чёрные глаза смотрели напряжённо и ожидающе. Со своего места Яэль видела красивое лицо юноши и тяжёлую спину молчащего охранника. Охранник не говорил ни слова. Лицо юноши дрогнуло, выражение проницательных глаз стало застывше - строгим. Надменно - гордым жестом вскинув голову и проговорив лишь одно слово: “Понятно”,- он повернулся двинуться дальше. В этот момент поворота, взгляд его умных глаз прошёл по рядам колючей проволоки и неожиданно выхватил, там, в глубине, за проволокой, на территории лагеря, женскую фигурку. Он на мгновение замер от этого странного видения.
Забыв об опасности, не отдавая себе отчёта в том, что она делает, стремясь лишь лучше разглядеть лицо юноши, Яэль придвинулась ближе к ограждению, и свет прожектора осветил её. Полосатое платье узницы, подвязанное на тонкой талии верёвочкой, уродливые стоптанные башмаки на ногах, белая косынка, свисающая с левого плеча, трепещущая под порывами ветра и над всем этим убожеством милое нежное лицо с распахнутыми глазами и чуть отросшие пушком, как у цыплёнка, волосы волшебно золотятся в электрическом свете.
Чёрные глаза юноши смотрели, не отрываясь, словно впитывали это посланное ему в последние минуты жизни фантастическое видение. И Яэль смотрела, не отрываясь, прижав к груди сложенные как для молитвы судорожно сжатые руки. И она понимала, что это его последние минуты. Ещё немного и этот юноша с прекрасным лицом принца, талантливый, единственный, неповторимый будет безжалостно, бессмысленно задушен и сожжён.
Это выпадение из реальности не могло продолжаться долго. Вокруг был жёсткий свет прожекторов, крики, выстрелы в воздух, побои, брань. Со спокойными лицами наблюдателей стоят подтянутые офицеры, добросовестно ожидая конца хлопотной ликвидации, когда можно будет отдохнуть от трудов тяжких в тишине хорошо протопленных комнат. Устойчиво расставив ноги, замерли солдаты с автоматами наперевес и каменными подбородками. Их мысли блуждают примерно в тех же самых мечтах об отдыхе, который они получат до прихода следующего транспорта. Беснуются страшные лоснящиеся овчарки обученные рвать человеческое мясо. Капо в полосатой одежде заключённых и жестокими лицами садистов, выполняют всё, что им прикажут. В этом аду не может быть места человеческим чувствам.
Юношу ударили дубинкой, вырвали скрипку, впихнули в колонну. Яэль не слышала, какое слово шевельнуло губы юноши, но была уверена, что это было слово: ” Прощай.”
Яэль тоже не могла остаться незамеченной. Она всё ещё стояла, застыв на месте, а к ней уже медленно, со стороны спины приближались двое. Один из них был полицай “травник” одетый в чёрный мешковатый немецкий китель и такого же цвета брюки, заправленные в сапоги. Круглое славянское лицо с симпатичной ямочкой на подбородке и наглыми серыми глазами было весело. А вторым был унтерштурмфюрер СС- человек молодой чувствующий себя несколько напряжённо.
Сытое лицо полицая плотоядно ухмылялось, и он оглядывался на идущего позади офицера, словно приглашая разделить с ним удовольствие от комической ситуации. Подкравшись сзади к потерявшей бдительность Яэль полицай схватил её грубыми руками и заговорил, прерывая речь смехом.
– Смотрят они друг на друга. Ха-ха. Глаз не оторвут. Жидовочка влюбилась. Да он же сейчас в трубу вылетит, твой красавчик. Смотри, смотри, скоро поплывёт,- и полицай поворачивал сопротивляющейся Яэль голову в сторону трубы крематория.
- Любви захотела. Получишь сегодня. Ох, сколько любви получишь,- и он гадко смеялся. Сопротивление Яэль его просто смешило, он мог бы сразу его прекратить, достаточно было одного удара увесистого кулака, но он развлекался, да и на девушку у него были иные виды. Марко, так звали полицая, сразу увидел, что она в лагере недавно, ещё чистенькая, не утратила детской округлости, что концлагерь ещё не успел наложить на неё свою отвратительную печать.
Подошедший офицер снисходительно улыбаясь смотрел на происходящее. Это был высокий блондин с голубыми глазами и умным худощавым лицом. В концлагерь он прибыл недавно, немного нервничал на своей новой должности, ещё не привык к повседневной жестокости, и ему даже стало жаль юной девушки. Но что делать? Порядок превыше всего! Она нарушила лагерное расписание и должна быть наказана. И унтерштурмфюрер СС Карл Дитфрид постарался подавить в себе жалость, как ненужное немецкому офицеру, расслабляющее чувство.
Полицай Марко ошибался, говоря, что Яэль влюбилась. Это было не так. Глядя на юношу, в котором словно воплотились все лучшие достижения природы и цивилизации - молодость, красота, талант, ум, благородство, одухотворённость - она впервые, остро поняла и как много потеряла нация и сколь неповторим каждый исчезнувший. Неповторим. Небрежно заламывая руки отчаянно вырывающейся Яэль и приходя от этого в ещё большее возбуждение, Марко неожиданно почувствовал на левой руке девушки кольцо, спрятанное под повязкой.
– Что такое? Прячешь золото? - и размотав грязный лоскутик на пальце девушки он рывком приблизил её руку к глазам.
– Кольцо? Запрещено!- и мужчина сдёрнул кольцо с тонкого пальца.
Сколько раз Яэль пыталась его снять и ничего не получалось, а тут вдруг кольцо словно само скатилось в руку Марко. Девушка даже не успела удивиться, потому что в глазах у неё потемнело, и она обвисла в руках мужчины. Марко и не думал её поддерживать. Небрежно бросив потерявшую сознание девушку на землю, мимоходом успев подумать, - Ишь как испугалась,- он повернулся к офицеру и подал ему кольцо на раскрытой ладони. Ладонь у него была широкая, с короткими толстыми пальцами, с тёмной полоской грязи, под неровно подстриженными ногтями. И изящное пёстрое кольцо, лежащее на грубой ладони, выглядело необыкновенно красивым, а лиловый камень нежно притягательно светился.
Офицер несколько брезгливо взял кольцо своими длинными тонкими пальцами с отполированными ногтями, стараясь не коснуться грязноватой ладони Марко и рассматривая поднёс его ближе к глазам.
– Это не золото,- произнёс он. Марко почтительно слушал. Он и сам знал, что это не золото. Уж в этом он был специалист.
– Это серебряное кольцо. Тоже является достоянием Рейха,- важно произнёс унтерштурмфюрер высоким голосом, словно ораторствовал на партийном митинге и вынув носовой платок сбрызнутый одеколоном завернул в него кольцо, положил находку в карман, поощрительно похлопал Марко по плечу и повернувшись пошёл, оставив на полицая наказание девушки. Марко всё это время изображал на своём лице рекламную готовность служить Германии. Его тело наклонилось вперёд, а глаза просто ели офицера.
Уходящий офицер не видел, как за его спиной постепенно изменялось лицо Марко. Сначала оно искривилось презрительной усмешкой, затем ненавистью и смачно сплюнув в сторону, полицай повернулся к лежащей девушке. Хорошенькая девчонка разожгла его похоть и …. Девушки не было. Несколько опешив Марко растерянным взглядом, оглядел всё вокруг, даже позади себя, недоумевая, куда так быстро и бесшумно она могла исчезнуть.
- Вот сука притворилась. Ну жидовская морда, найду, живого места не оставлю,- и разъярённый он бросился к баракам.
* * *
Ещё не открывая глаз, Яэль удивилась изменению звуков и запахов. Не было слышно криков, плача детей, лая собак, не чувствовалось жуткого запаха гари. Рядом звучала быстрая речь, шуршание шин проезжающих автомобилей, шарканье ног, стук каблучков. Пахло морем, бензином, бурекасами, духами, городом.
И осторожно медленно приоткрыв глаза, она выплыла из темноты холодной лагерной ночи на солнечную беспечную улицу Яффо. Увидела доброе встревоженное лицо брата Бени, внимательные глаза Эфраима. Почувствовала лёгкое дуновение ветерка и повернув голову встретила решительный взгляд женщины средних лет. Это она обмахивала девушку сложенной вчетверо газетой.
– Ты пила?- без всякого предисловия строго спросила женщина, сдвинув брови так, что между ними пролегла морщинка.
– Нет, - отрицательно махнула головой Яэль, при этом её роскошные волосы взлетели и рыжей волной упали на плечи. Она изумлённо провела по волосам левой рукой, затем правой и опять левой ощущая кожей ладони шелковистость волос и боясь поверить своим ощущениям.
– Ну что я говорила?! - женщина торжествующе обвела взглядом стоящих вокруг людей, словно кто-то с ней спорил,- Не пила. А надо пить. Надо много пить! - приказала женщина.
– Хорошо, - с готовностью согласилась Яэль.
– Поднимите ей выше голову,- посоветовал мужчина в растянутой футболке и пластиковых шлёпанцах, придерживая рукой свой велосипед.
– Лучше положите ей на лоб влажный компресс,- высокомерно проговорила массивная дама с надменным лицом и презрительно добавила по- русски своей спутнице,- Эти израильтяне ну ничего не понимают.
– Да дайте ей уже холодной воды.
Яэль обвела взглядом всех этих чужих посторонних людей, с чисто израильским наслаждением дающих советы и тихо засмеялась.
– Спасибо всем. Я в порядке,- и она встала, продолжая жестом, которого Беня никогда раньше не видел оглаживать волосы.
– Я давно без сознания?
– Да нет, - неопределённо протянул Беня, следя за сестрой внимательным взглядом. Она спокойно встретила его взгляд и некоторое время раздумывала, глядя в серые глаза, рассказать или нет о том, что с ней произошло.
– Лучше как – нибудь потом, - решила она,- Не поверит. Решит, что необходимо показаться врачу. Как – нибудь потом.
– Поедем домой, Бенечка,- вдруг попросила девушка.
– Ты плохо себя чувствуешь?- вновь забеспокоился брат.
– Нет. Просто я соскучилась по маме,- и Яэль чуть грустно улыбнулась. Мужчины переглянулись. Эта девушка с неожиданно повзрослевшими глазами была странно не похожа на обычную Яэль. Где гримаски недовольства? Где капризы, ворчание, обиженно надутые губы?
– А как же новые серьги? Мы ведь для этого приехали,- попытался вернуться к прежнему насмешливому тону Эфраим.
– Не надо. У меня всё есть. Может быть в другой раз,- не реагируя на насмешливость Эфраима, спокойно ответила девушка и повернулась, чтобы пойти, но потом замерла, глядя на мостовую, и тихо спросила.
– Скажи, пожалуйста, Эфраим, когда освободили Освенцим?
Сказать, что Эфраим удивился, значит ничего не сказать. Вопрос его изумил, но ещё больше озадачил голос, интонация с какой был этот вопрос задан. Отвечая, Эфраим даже стал слегка заикаться, что с ним никогда не случалось при его насмешливо- дерзком характере. – Ка-кажется, в сорок пятом русские освободили. Ну, советские войска,- уточнил он.
– В сорок пятом,- задумчиво протянула Яэль, продолжая всё – также смотреть на мостовую,- Ещё бесконечных три года.
– Какие три года? О чём ты?- спросил Эфраим.
– Так не о чём,- Яэль подняла голову, повернулась и пошла, легко двигаясь среди прохожих.
В автомобиле она сидела за Беней, молча смотрела в окно на море, накатывающее на берег беспокойные волны и поглощённая своими мыслями покусывала большой палец левой руки. Время от времени отрывая взгляд от дороги Беня, незаметно наблюдал за сестрой в зеркало заднего обзора, пытаясь понять её состояние .
– А где же твоё кольцо?- вдруг спросил он. Словно очнувшись от этих слов брата Яэль, увидела в зеркале его внимательные глаза, перевела взгляд на свою руку и некоторое время смотрела на то место, где когда – то находилось кольцо.
– Да кольцо, - как то невпопад произнесла она и опять замолчала, глядя в окно. По её щеке медленно потекла слеза.
– Неужели плачет из- за потери кольца? Быть того не может! Тогда что – же?
А Яэль в это время вновь думала об Анне и вновь мысленно прощалась с ней.
– Прощай моя добрая Анна. Прощай незнакомый юноша с печальными глазами. Прощайте все. Я лишь прикоснулась к вашим страданиям, но душу мне опалило.
Единственное что я в силах для всех вас сделать. Это помнить! О всех вас помнить!
(Продолжение следует.)
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Воскресенье, 04.11.2012, 00:20 | Сообщение # 4 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| Карл. Оставив Марко возле девушки, унтерштурмфюрер СС не спеша отправился к той части лагеря, где жила охрана. Пройдя несколько метров по песку смешанному с опилками и предусмотрительно политому дезинфицирующим раствором, не  хватало ещё занести инфекцию из лагеря, Карл Дитфрид прошёл в небольшой хорошо натопленный кабинет, сел за стол и решительно придвинул к себе стопку бумаг, требующих просмотра. На этом вся решимость и закончилась. Заниматься делами не хотелось. Слишком уж его сегодня донимал запах гари. Печи крематория работали не переставая. И отвратительный запах проникал сквозь закрытые окна тревожа и раздражая. Ах, как досадно. Карл недовольно несколько раз прошёлся по кабинету, но желания работать от этого не прибавилось. Нервно выхватив из кармана носовой платок, мужчина прижал его к носу, стараясь ароматом одеколона заглушить гарь. “Дзинь” раздалось на полу. Карл нагнулся посмотреть. Разноцветно поблескивая, по полу катилось кольцо.
– Ах, ну да. Колечко этой юной еврейки. Жаль такая хорошенькая. Можно себе представить, что этот варвар с ней сделает.
Карл поднял кольцо, положил его на стол и вновь принялся ходить, но необычное кольцо притягивало взгляд яркими полосами красного, жёлтого, синего цвета. Карл взял его в руки и включив настольную лампу внимательно осмотрел глаз и бровь над ним чётко выполненные тёмно-синей эмалью, зрачок из лилового камня. Затем он сел на стул и примерил кольцо на третий палец левой руки. Удивился как оно ему впору, ровно обхватывает палец. Протянул руку к свету лампы. Камень ярко блеснул и в глубине камня словно что- то поднялось, придвинулось ближе к отполированной поверхности. Карлу показалось, что из глубины зрачка кто- то на него смотрит. Словно два взгляда столкнулись на поверхности камня. Его и… непонятно чей. Неожиданно заныло сердце, потом потемнело в глазах, и унтерштурмфюрер потерял сознание.
* * *
– Кароль, Кароль,- настойчиво и надоедливо повторял кто-то рядом с ним чужое имя. Он разозлился,- Ну зачем звать какого – то Кароля, крича при этом ему в ухо, - и открыл глаза. Неожиданно оказалось, что герр офицер сидит на каменной мостовой, прислонясь спиной к деревянной стене дома. Узкая улица, плавно извиваясь, сворачивала за угол. Различные выступы, навесы, балкончики, галереи придавали ей довольно живописный вид. Солнце ласкало тёплыми лучами Карлу щёку, хотя добраться до мостовой лучам было непросто. Кроме узости улицы этому мешали ещё и верхние этажи, далеко выступающие над первыми этажами.
– Кароль,- опять раздалось рядом. Повернув голову Карл, взглянул на человека назойливо выкрикивающего незнакомое имя. Это был юноша лет семнадцати, худенький, сутуловатый и одетый видимо для театральной постановки. Так в первую минуту решил Карл. На юноше был тёмно- синий дуплет, такая небольшая курточка, расстегнутая спереди и со специальными длинными продольными разрезами на рукавах, сквозь которые окружающие смогут полюбоваться светлой рубашкой собранной пышными складками. Вместо брюк привычных глазу современного человека на юноше были одеты бриджи, заканчивающиеся чуть ниже колен. А дальше худые ноги обтягивали чулки. На голове красовалась небольшая, сшитая из клиньев шапочка. Светлые, рыжеватые волосы свободно вились вокруг шапочки, а на висках пряди были много длиннее и завивались спиралью.
- Пейсы,- определил Карл.
– Как ты себя чувствуешь, Кароль?- опять встревожено спросил юноша, дотронувшись до плеча Карла.
– А… так это он меня называет Кароль,- понял унтерштурмфюрер и надменно произнёс,- Не беспокойся, еврей. Иди работать и не смей больше дотрагиваться до немецкого офицера.
Он встал, не глядя привычным жестом одёрнул мундир, причём ткань на ощупь показалась ему странной, хотел смахнуть пылинку с рукава и только тут обратил внимание, что одет не в серую полевую форму офицера СС, а в тёмно- коричневый камзол, с белым плоёным воротником и короткие, такого же цвета, панталоны. Руки автоматически решившие поправить фуражку не нашли козырёк, а наткнулись на бархатную шапочку. Изумлённо оглядев себя, Карл поднял голову и строгим тоном потребовал объяснений.
- Кто осмелился меня переодеть? И по чьему приказу?
Но юноша, к которому он приступил с пристрастным допросом, выглядел растерянным и удивлённым ещё более Карла. После первых же высокомерных слов офицера, он отшатнулся, видимо потеряв на несколько мгновений способность говорить и широко распахнув изумлённые зелёные глаза уставился на Карла.
– Что он сказал? – неожиданно раздалось сверху. Это спросила, высунувшись из окна второго этажа и приложив руку к уху, чтобы лучше услышать ответ, полная рыхлая пожилая женщина в чёрном платье и белом чепце. Не дождавшись ответа она крикнула снова и на этот раз более требовательно, -Исроэль, что случилось с Каролем. Отвечай.
В это время Исроэль, так звали юношу, уже немного опомнился, и вежливо ответил. - Кароль споткнулся, упал, ударился головой, уважаемая госпожа Боба, и ещё видимо не пришёл в себя,- так объяснил он странное поведение брата и себе и госпоже Бобе и нескольким любопытным остановившимся взглянуть и послушать, что происходит. Услышав ответ, госпожа Боба запричитала, заахала, затрясла своими полными руками, повертела головой, выискивая кому бы сообщить новость и увидев вышедшую на балкон женщину быстро крикнула через улицу.
– Добрый день госпожа Алта. Вы представляете Кароль, сын господина Йозефа упал, ударился головой и никого не узнаёт. Вот что значит каменная мостовая. Я всегда говорила, что каменная мостовая плохо! Когда по ней ходишь, от неё начинают болеть ноги. Это не то что ходить по земле. Земля мягкая, под ногами пружинит. А сколько раз мои внуки приходили домой с разбитыми коленями и не сосчитать. Бедные крошки, – закончила госпожа Боба своё выступление и её круглое, оплывшее к подбородку лицо было полно законного торжества. Она же говорила. Она же предупреждала.
Госпожа Алта сочувственно покачала головой, но не дослушав рассуждения госпожи Бобы о каменной мостовой, которые слышала уже не однажды и видимо желая опередить её в передачи информации, сильно перегнулась через перила балкона, рискуя вывалиться со второго этажа и крикнула появившейся из-за угла молодой женщине шедшей в окружении трёх мальчиков разного возраста.
– Госпожа Добрушка, госпожа Добрушка. Представляете, какое несчастье. Кароль, старший сын Йозефа, торговца вином, упал головой о камни и повредился в уме. А кстати, как здоровье Ваших малышей?
– Спасибо госпожа Алта. Они здоровы,- проговорила Добрушка, приближаясь к группе стоящих вокруг Карла людей и с неподдельным живым интересом его оглядывая. На женщине было длинное платье, поверх которого был подвязан белый вышитый фартук. Волосы женщины были спрятаны под парик.
Карл продолжал стоять на том же месте, где он якобы упал возле стены дома и то растерянно смотрел как быстро передаётся новость о Кароле, то изумлённо разглядывал стоящих вокруг него людей, одетых в диковинные средневековые костюмы, все эти камзолы, дуплеты, бриджи, длинные женские платья, плоёные воротники и не знал, что и подумать.
Тут госпожа Добрушка поймала за руку пытающегося от неё улизнуть в толпу детей сына, мальчика лет десяти и приказала.
– Беги к господину Йозефу- бен- Элазару и сообщи ему.
Карл проследил глазами, как довольный поручением озорник помчался вдоль улицы его выполнять, оглашая окрестности громким криком и наконец, пришёл в себя.
Немецкий офицер должен быть готов к любой ситуации. А потому гордо вскинув голову и бесцеремонно растолкав группу окруживших его людей, он не говоря ни слова, направился в противоположную от убежавшего мальчика сторону. Но завернув за угол, вновь остановился. Он и сам не мог бы объяснить, почему ожидал увидеть за поворотом, солдат охраны, привычные ровные линии лагерных бараков. Ничего подобного за углом его не ждало. За поворотом была такая же тесная неровно изгибающаяся улочка. Нагромождение ветхих деревянных домов. Лучи солнца поблёскивали в небольших оконных стёклах. Ветер лениво гнал пыль, сухие листья, мелкий сор.
Немецкий офицер, безусловно, должен быть готов к любой неожиданности. Но, чёрт возьми, что всё это значит? И Карл несколько растерянно зашагал вдоль улицы. Поворот ещё поворот, ступени вниз, ступени вверх, какие – то ворота в стене видимо окружающей все эти улицы.
- Что же там за воротами? Может там окончится этот бред,- и Карл направился к воротам.
И тут опять за спиной он услышал ставший ему уже знакомым голос.
– Не стоит выходить из гетто, Кароль. Ты же сам знаешь обстановка сейчас не самая лучшая и чехи не слишком благосклонны к прогулкам евреев по Праге.
– Так ещё интересней,- Карл резко повернулся к Исроэлю и насмешливо произнёс,
- Значит, ты утверждаешь, еврей, что мы в Праге?
– В Пражском гетто,- спокойно уточнил юноша.
На территории Чехии евреи появились примерно в десятом веке. Сначала было образовано три общины. Под Вышеградом. На Малой стороне. И на Староместской площади. Но две первые исчезли, не выдержав стихийных бедствий и погромов. А третьей повезло больше. Она сохранилась.
Вся история евреев средневековья была полна своеобразных взлётов и падений. Периоды относительного благополучия и даже расцвета, непременно сменялись погромами и изгнанием. Еврейские общины уничтожались и возрождались.
Стена, выстроенная вокруг еврейского квартала, с шестью запирающимися на ночь воротами была не только следствием желания христиан отделиться от евреев, но и сами евреи были не против, жить за стеной. Можно сказать, что отчуждение было взаимным. Евреи хотели общаться на своём языке, выполнять заповеди, молится в синагоге, есть кошерную пищу, обучать детей в религиозных школах, оказывать взаимную помощь. Да и держать под контролем общину легче, когда она вся здесь, на глазах. Без чужого влияния.
Кроме того стена давала некоторую защищённость. Но так как сам квартал не расширялся, оставался в тех же территориальных размерах, а за пределами квартала евреям селиться не разрешалось, то постепенно образовалось Пражское гетто с его теснотой и перенаселённостью.
– Ну, так вот. Как тебя там,- презрительно хмыкнул Карл,- Исроэль. Слушай и запоминай. Первое - я не собираюсь торчать в каком – то гетто, по той простой причине, что я не еврей. Я - чистокровный немец, ариец. Вот мои документы, - высокомерно произнёс он слова, которыми собирался поставить на место, этого Исроэля возомнившего, что он Карл Дитфрид может быть родственником какому – то еврею. Сказал и поднял было руку к накладному карману мундира, где находились документы, но вдруг похолодев, понял, что никаких документов удостоверяющих его личность и подтверждающих, что он немец у него нет. Карл всё же похлопал себя руками по тем местам, где должны были быть карманы и документы и задумавшись застыл.
– Пойдём домой, Кароль. Мама будет волноваться и папа и Мирьям. Пойдём, - мягко, осторожно, как больного попросил Исроэль.
Не отвечая Карл, вернее как мы теперь будем его называть Кароль, быстро прошагал к воротам и пройдя их принялся бесцельно бродить по Праге, пытаясь собраться с мыслями, припомнить всё начиная с того момента, как Марко сорвал кольцо с пальца девушки и проанализировать случившееся с ним. Анализ не получался. Он должен был ответить на два важных вопроса. Во – первых как он попал в Чехию, тогда как ещё утром, он в этом уверен, был в Польше. А во- вторых, пусть даже он сейчас в Чехии. В конце концов, середина двадцатого века и самолёту преодолеть такое расстояние не проблема. Проблема начиналась в другом. Он не мог себя убедить, что на дворе именно двадцатый век. И признаки этого другого века попадались ему на каждом шагу и совершенно сбили его с толку. Где широкие улицы, автомобили, столбы с электрическими проводами, телефонные будки, светофоры? Где, привычные глазу человека двадцатого века лица, причёски, одежда? Даже запахи, чёрт возьми, были другими. Сколько Кароль не втягивал носом воздух, он не уловил запаха бензина или выхлопных газов. Зато лошадиным навозом, нечистотами пахло вполне основательно. Не веря своим глазам, Кароль дотрагивался до углов домов и убеждался, что всё было настоящим. Ни муляжом, ни декорацией.
По каменным мостовым звонко цокали копытами лошади. Всадники разодетые в шелка и бархат надменно оглядывали прохожих, задерживая взгляды на хорошеньких горожанках в длинных платьях и кокетливых цепцах. Дребезжали наполненные сеном или овощами телеги. Крестьяне в войлочных шапках и холщёвых штанах позёвывая, шли рядом, понукая своих меринов. Водовозы провозили бочки с водой. Ремесленники работали на порогах своих небольших мастерских. Хозяева лавок приглашали посмотреть товар. Одетые в кожаные дуплеты, прошли стражники, окинув Кароля пристальным взглядом. Словом все вели себя так, как и должны были себя вести жители города, но города- средневекового.
И странное дело, заметил Кароль, горожане, встречая его взгляд, сначала приветливо улыбались, затем оглядев внимательней, отворачивались, а иные даже сплёвывали. От непонимания возникшего вокруг него мира, мысли путались, метались, отвлекались. Что это? Маскарад? Массовый гипноз? Происходящее перед глазами не поддавалось логическому анализу. Он не знал, что и думать, как себя вести.
Наконец, совершенно измученный, Кароль вышёл на площадь. День поворачивал к вечеру и серая дымка разливающаяся в воздухе придавала всему вокруг неповторимое очарование. Здания казались странно знакомыми. Кароль был далёк от религии и не увлекался архитектурой, но открывшийся его взгляду, собор классической готики заворожил его своим изяществом, заставил забыть на время о том, что он устал, голоден и не знает куда идти. Наделённый сильным характером, он обладал ещё и пылким сердцем, откликающимся на красоту. Заглядевшись, Кароль стоял перед собором Девы Марии перед Тыном. Две прекрасные серые башни устремлялись в небо всеми своими острыми шпилями. Золотые шары на них матово светились в лучах заходящего солнца. Проплывающие облака создавали странный эффект полёта. Всё выше и выше в небо поднимаются шпили, ещё мгновение и кажется, что оторвавшись от площади взлетит весь собор и вместе с ним улетит оглушённый сегодняшним днём Кароль.
Но нет, не взлетел.
– Смотри- ка, как спокойно разгуливает по улицам этот еврей,- намеренно громко раздалось рядом. Кароль оглянулся. Невдалеке стояли два молодых щёголя, в нарядных бархатных костюмах, отделанных кружевами и лентами. Мягкие шляпы украшены перьями. Плащи. Шпаги.
Высокий темноволосый красавец, произнёсший эти слова, обращался к своему приятелю, человеку крупному, полноватому, широколицему и широкоплечему, но при этом не сводил с Кароля дерзких глаз.
– Эй ты, еврей, отправляйся к себе в гетто,- с готовностью подхватил приятель. – Нет, подожди Франтишек. Идёт мимо святого храма, так пусть сначала перекрестится,- задиристо проговорил высокий и направился к Каролю,- Эй ты, еврей перекрестись. – Вы ко мне обращаетесь? - спокойно спросил Кароль, хотя его несколько задело, что его немца опять посчитали евреем.
– Обрати внимание, Франтишек, да он ещё и глухой. Тогда мы просто обязаны поправить ему слух,- смеясь, проговорил высокий, подходя и неожиданно всё так же посмеиваясь, небрежно дал Каролю оплеуху.
– Поправь, как следует Иржи,- вторил Франтишек, не спеша, направляясь посмотреть развлечение. Правда для лёгкого развлечения была выбрана не совсем удачная минута. Кароль был страшно зол, непонятная ситуация выводила его из себя, а постоянные попытки окружающих уверить, что он еврей доводили просто до точки кипения и возможность выпустить пар только его обрадовала. Он принял боксёрскую стойку, сжал кулаки и приготовился драться, слегка пружинисто подпрыгивая, чем вызвал громкий смех развлекающихся молодых мужчин.
- Ой, умора, посмотри, как он встал, а как нелепо подпрыгивает. Я его ужасно испугался, Иржи,- захохотал Франтишек, хлопая себя по ляжкам. Он размахнулся тоже дать оплеуху. Тут Кароль не дожидаясь щедрого подарка, сделал выпад. Удар пришёлся Франтишеку в челюсть. От неожиданности мужчина пошатнулся и потеряв равновесие, уселся всем своим обтянутым бархатом задом в уличную грязь. Надменный красавец Иржи глядя на сидящего на мостовой Франтишека, перестал острить и в его глазах промелькнуло, что то похожее на уважение. Не так то, просто сбить с ног толстяка.
Франтишек вскочил, помотал головой, словно бык, отгоняющий на лугу назойливых оводов, а на самом деле пытающийся такими движениями быстрее восстановить помутнённое сознание, оглядел быстрым взбешённым взглядом запылённый костюм, услышал негромкие смешки прохожих и потянулся к шпаге. Кароль стоя в боксёрской стойке, напряжённо затаил дыхание. Бокс против шпаги. Победа в таком поединке предрешена. И она будет не на его стороне.
– Оставь Франтишек,- остановил его Иржи,- Пачкать шпагу кровью презренного еврея. И он повернулся к Каролю, уже без всякой улыбки на лице. Кароль отступил назад, прижался спиной к стене и замер, ожидая медленное приближение мужчин, переводя взгляд с одного на другого, чтобы не пропустить первого удара. Франтишек после слов Иржи о презренном еврее в сердцах со стуком, вернул шпагу в ножны, но приближаясь к Каролю, он приобрёл новое оружие, подняв с мостовой довольно массивный обломок стола. Благо такого мусора было кругом в изобилии. Несмотря на строгие запреты городских властей, горожане продолжали избавляться от ненужных вещей, просто выбрасывая их на улицу.
Итак справа надвигался массивный Франтишек с щекой покрасневшей от кулака Кароля, а слева приближался Иржи. И Кароль сознавал, что эффект неожиданности нанесённого им удара остался позади и удовольствие от этого удара тоже. А справиться с двумя рассерженными его отпором драчунами будет не так то просто. Иржи, а за ним и Франтишек не торопились, понимая, что деться Каролю некуда, миг расплаты неминуем и медленным неотвратимым приближением психологически раздавливали противника.
Вдруг, словно дунуло лёгким ветром и кто – то метнувшись, встал рядом, прислонившись к правому плечу Кароля. На мгновение у Кароля ёкнуло сердце. Чуть скосив вправо глаза, стараясь в то же время не упускать из вида нападающих, он увидел Исроэля и услышал: «Я с тобою, брат!»
Эти слова, неожиданно затопили сердце Кароля странным теплом. Пусть это юноша вовсе и не брат, да и боец из него некудышний, но вот он стоит рядом и теперь их двое и это придаёт силы.
Появление Исроэля не остановило задир и не испугало их, хотя Франтишек и произнёс с ненавистью, и как показалось Каролю со скрытым опасением,
– Смотри Иржи, рыжий еврей.
– Тем лучше. И рыжего поколотим, - жёстко откликнулся Иржи. Его голова была чуть приподнята и острая бородка, которой заканчивался подбородок, смотрела прямо Каролю в грудь.
Быстро оценив изменившуюся ситуацию, не поворачивая головы, Кароль шепнул Исроэлю,- Беру Франтишека на себя,- и опять сделав не ожидаемое чехами, он оторвался от стены, пригнулся, поднырнул под руками Франтишека и резко ударил сильного, но неповоротливого противника головой в живот. От толчка Франтишек согнулся, размах обломком стола был смазан. И удар опасной доской пришёлся не на голову Кароля, на что он был рассчитан, а на его ягодицы. Что как вы понимаете не одно и то же, хотя и неприятно. И пока Франтишек вновь приходил в себя, Кароль бросился на помощь Исроэлю, которому приходилось несладко под неторопливыми и расчётливо выверенными ударами кулаков Иржи.
Кароль успел нанести Иржи несколько ударов и сбить на время ритм методичного избивания им Исроэля, как Франтишек уже разогнулся и теперь был похож на впавшего в ярость бегемота готового всё смести и затоптать на своём пути. Ловко увернувшись от разъярённого врага, Кароль почёл для себя безопасней забежать ему за спину и обхватив толстую шею повиснуть у него на плечах. Позиция была довольно удачной, Франтишек крутился на месте, бил по бокам, но Кароль вцепился и висел, как клещ. Однако он видел, что избитый Исроэль уже не в состоянии отбивать удары Иржи и лишь слабо защищается, прикрываясь руками.
Ещё пара выпадов и юноша, прижатый к стенке, без сил упал на колени. Галантный светлоглазый Иржи бил поверженного худенького, похожего на подростка, юношу ногами и только желание наказать Кароля, продолжающего висеть на Франтишеке, заставило Иржи оставить это безопасное занятие. Подскочив к приятелю, Иржи сильным ударом в висок сбросил Кароля на землю и тут нападающие, наконец, отвели душу, безжалостно молотя Кароля руками и ногами, по лицу, шее, груди, животу, паху не давая подняться. Чем бы закончилась эта драка, перешедшая в избиение неизвестно, но к счастью из храма появился священник и приказал прекратить безобразие.
Иржи и Франтишек, хотя и были распалены дракой, выполнили это требование. Они отступили в сторону от Кароля, с набожным уважением поцеловали священнику руку и подняв с мостовой свои щёгольские плащи и шляпы ушли. Но уходя посмотрели на сидящего на мостовой Кароля такими глазами, что Кароль эти взгляды расшифровал абсолютно правильно.
– Добьем в следующий раз.
– Уходите к себе,- неприязненно потребовал священник. И поднимаясь с колен, размазывая по лицу кровь из разбитого носа, Кароль тоже неприязненно подумал,- Что же ты не появился раньше.
– Пойдём домой Кароль,- жалобно затянул опять своё Исроэль и на этот раз Кароль задумался: «Наверное, глупо отказываться. Окружающий мир непонятен и враждебен. И никому здесь я не нужен. А там в этой неведомой мне семье я смогу отдохнуть и осмотреться. А там уж приму решение».
-Я пойду с тобой Исроэль, но только при условии, что ты не будешь бесконечно удивляться моим неожиданным вопросам…
- Хорошо,- так быстро проговорил Исроэль тонким замученным голосом, что несмотря на разбитые губы Кароль даже попытался улыбнуться
– И не будешь всей этой вашей еврейской улице,- Кароль скривил губы и пренебрежительно отмахнул рукой,- Всем этим Малкам, Добрушкам рассказывать, что я не в себе, а наоборот будешь мне помогать и подсказывать. Пойми. Я ничего не забыл. Я просто ничего и не знал. Потому, что я не твой брат Кароль. Я совсем другой человек. Опять ты смотришь на меня испуганно, как на сумасшедшего. Поверь мне, я нормален и ещё сам не понял, что произошло, но я постараюсь понять и тогда тебе всё объясню,- строгим тоном приказа закончил он.
– Хорошо,- опять только и смог сказать Исроэль, кривясь от боли, - Но поспешим, Кароль. А то ворота на ночь закроют.
Потихоньку, разговаривая, они направились к воротам, ведущим в гетто, пугая своим видом добропорядочных горожан, попадающихся им навстречу.
- И что же Кароль, ты не помнишь папу и маму?
– Нет!- отрезал офицер,- Я уже сказал тебе, я их не знаю.
– Ладно, ладно. А сестру Мирьям?
– О-О-О. Сколько можно повторять. И её тоже.
– Ладно, ладно не злись,- примирительно поспешил юноша. Но страдая от ушибов, припадая на ногу, дотрагиваясь рукой до подбитого глаза, всё же нашёл в себе силы лукаво спросить.
– А… Сару? Сару ты тоже не помнишь?
– Да нет же! - выкрикнул скривившись то ли от ломоты в теле, то ли от вопросов Кароль,- Кто это?
– Твоя невеста.
– Хм…
- У тебя через месяц свадьба.
Кароль промолчал: «Невесты только мне не хватало».
И он перевёл разговор на другую тему.
– А кстати? Почему этот бегемот Франтишек, ну и имечко, так странно произнёс слова рыжий еврей?
Исроэль недоверчиво взглянул на Кароля, как бы, не совсем веря в его забывчивость, но вспомнив своё обещание и чуть помолчав, объяснил.
– Есть поверье, что десять северных колен израилевых, которые исчезли ещё во времена Александра Великого, на самом деле заперты им где – то там, в Кавказских горах. Но они вернутся, обязательно вернутся отомстить всем преследователям евреев. Их и называют рыжие евреи.
– Чушь,- пренебрежительно отмахнулся Кароль. Слова о мщении ему как – то не понравились,- Но почему рыжие?
– Ну, рыжих вообще не любят,- печально сказал Исроэль,- Их считают лживыми, хитрыми, кровожадными, дурными, опасными. Наверное, поэтому они все и думают, что в том неизвестном, закрытом от всех царстве живут именно такие опасные рыжие евреи.
Какое – то время Кароль молча обдумывал услышанные средневековые легенды и предрассудки и насмешливо оглядывал Исроэля- опасного рыжего еврея. Затем вернулся к вопросу сильнее его взволновавшему.
– И с чего они взяли, что я- еврей?- ворчливо возмутился он, имея в виду Иржи и Франтишека.
– По шапке,- простонал в ответ Исроэль.
– По какой шапке?- недоумённо переспросил Кароль и сняв с головы внимательно оглядел свой странный головной убор, похожий на остроконечный колпак,- По этой?
– Раньше евреи были обязаны носить такие колпаки, чтобы христиане видели, что перед ними еврей.
– Раньше. А теперь обязаны?
– Да нет,- неопределённо протянул Исроэль.
– Нет!- заорал Кароль,- Так зачем же,- он задохнулся от злости, - Зачем её мне напялили?!
– Никто и не пялил, - обиделся Исроэль,- Ты сам одел, из принципа и в память о былых гонениях.
Размахнувшись, Кароль с силой швырнул колпак в сторону. Шапка ударилась о стену и упала в сточную канаву, шедшую вдоль всей улицы. Женщина, выливающая в канаву, из большого глиняного горшка помои, вздрогнула и погрозила кулаком. Карл посмотрел, как вылитые помои потекли вдоль улицы и тихо спросил: «Какой сейчас год?»
– 1623.
С 1618 по 1648 год в Европе шла Тридцатилетняя война. Религиозное столкновение между протестантами и католиками. А началось всё в Праге. Оппозиционные дворяне- протестанты, во главе с графом Туром, выбросили из окон Чешской канцелярии королевских послов-католиков. Правда католики остались живы и утверждали, впоследствии, что их спас бог.
– Нет,- отвечали протестанты, - Вас спасла грязь во рву, в которую вы упали. Следствием этой потасовки стала Тридцатилетняя война и её первый период известен в истории, как чешский.
Всего через два года, в сражении у Белой Горы 8 ноября 1620 года, католики разгромили протестантов. И в Чехии начался католический террор. Ярко запылали костры инквизиции, чешский язык запрещался, труды чешских учёных уничтожались.
Костры инквизиции не жгли евреев. На кострах пылали ёретики, то есть те, кто как считала церковь отвернулись от истиной веры. А евреи изначально были чужими. Более того церковь, в принципе, не поддерживала нападки на евреев. Они ей даже были нужны, как доказательство того, как плохо приходится тем, кто верит в неверного Б-га. Поэтому евреи того времени частенько изображались с завязанными глазами, то есть не видящие, слепые в своей вере.
Но чернь невежественная и грубая, пропитанная предрассудками и страхом в любое тяжёлое смутное время, будь то эпидемии, голод или войны, искала и находила виновных. Евреи и опять евреи. Потому Исроэль и отговаривал Кароля гулять по Праге. Смутное время!
В тот час, когда они добрались до ворот гетто, уже всходила луна. Улицы еврейского квартала были пустынны, в домах готовились к ужину. Но появление побитых «братьев» не прошло незамеченным. Жители высыпали на улицу и пока пострадавшие добирались до дому Исроэль успел несколько раз поведать всем, как они храбро сразились с двумя чехами, как побили их и только вмешательство священника спасло забияк от полного разгрома. Слушая, как Исроэль перевернул всё произошедшее, Кароль лишь пожимал плечами.
Событие вызвало оживлённое обсуждение жителей еврейского квартала. Причём мнения диаметрально разделились. Молодёжь радовалась, а более пожилые неодобрительно качали головами, призывая молодёжь не высовываться и не накликать беды и новых погромов.
В сенях старого, но хорошо сохранившегося деревянного дома их встретил отец, Иосеф – бен- Элазар. Это был пожилой, грузный человек в тёмном просторном одеянии, с озабоченным усталым лицом. Его лоб избороздили глубокие морщины. Умные тёмные глаза смотрели внимательно и строго. Аккуратная ермолка на голове и седая пышная борода придавали ему благообразный вид мудреца.
– Я старый человек,- без всякого предисловия сказал он, при виде вошедших- Я видел на своём веку много горя. Не дело евреев драться. Ещё Исайя,- он поднял указательный палец, для весомости своих слов,- Увещевал еврейского царя Йезекию такими словами. «Будешь сидеть тихо и мирно - найдёшь спасение».
Тут он ещё раз неодобрительно оглядел пришедших. Исроэль от этого жёсткого взгляда смешался, опустил голову и весь его геройский вид исчез. Остался лишь жалкий побитый подросток, с согнутой спиной и повисшими пейсами. Кароль наоборот, твёрдо встретил взгляд. Он смотрел на еврея вызывающе высокомерно, заносчиво и презрительно. Минуту длилось это взаимное столкновение взглядов, затем Иосиф приказал,- Идите наверх и приведите себя в порядок. Поговорим позднее,- и повернувшись он пошёл в ту половину дома, где у него находился винный склад, стояли бочки с вином, сидел помощник с пером, толстой растрёпанной книгой и открытым от любопытства ртом. А в самой середине склада находился каменный бассейн, куда можно было вылить вино, если бочка неожиданно лопалась.
Полчаса спустя Кароль сидел на грубом деревянном стуле, возле окна небольшой просто обставленной комнаты, служившей столовой. Он уже смыл с лица грязь и кровь. И Мирьям, девушка 13 лет, очень похожая на Исроэля, с такими же зелеными глазами и рыжеватыми волосами, старательно и нежно накладывала холодные компрессы на синяки ему и Исроэлю. Вечерний ветер влетая в растворённое окно нежно, почти как ручки Мирьям гладил побитое лицо Кароля, принося облегчение. После странного дня он чувствовал себя здесь покойно, уютно и даже начал немного задрёмывать с открытыми глазами, под стук расставляемой на столе оловянной посуды, когда вошедшая невысокая женщина, тихая, скромная Бейла- мать Исроэля и Мирьям, сказала с грустной улыбкой, посмотрев на них.
– Сейчас Сара принесёт немного льда, у них ещё осталось в погребе. Ледяные компрессы быстрее справятся с вашими синяками,- и этими простыми словами сразу вырвала Кароля из дрёмы. Услышав о приходе Сары, Кароль чуть скривился, вспомнив, что она эта девушка, якобы его невеста.
- Совершенно нет сил, что – то из себя изображать. Буду молчать, пусть думают, что это последствия драки.
На улице послышались быстрые шаги и шуршание юбок. Кто- то остановился под окном и девичий голос позвал: «Мирьям, спустись пожалуйста».
Как Кароль не устал, вполне понятное мужское любопытство заставило его выглянуть в окно. Ну, кто там предназначен ему в невесты. Ха- ха.
Внизу на мостовой, едва освещённая дрожащим светом уличного фонаря и чуть закинув вверх голову, стояла прелестная юная… фея. Именно это сравнение первым пришло в голову Кароля. Чёрные кудри выбились из под белого чепца и свободно рассыпались по плечам. Огромные тёмные глаза волшебно сверкали. Розовые губы изогнуты в улыбке.
– Кто это? - потрясённо прошептал Кароль, не в силах отвести глаз.
– Твоя невеста. Сара,- Исроэль был в восторге, сам не зная отчего.
– Сара,- повторил Кароль библейское имя,- Почему же она не поднимается?
– Да ты что Кароль,- возмутилась Бейла,- Как порядочная девушка явится в дом жениха?!
Исроэль тихо посмеивался. Бейла возмущённо пожимала плечами. Кароль замолчал и молчал весь вечер.
Лёжа ночью в постели, слушая тихое сопение Исроэля, с которым он находился в одной комнате, Кароль вновь и вновь пытался старательно обдумать произошедшие с ним события. И опять его чёткий мужской рациональный ум наталкивался на невозможное, на немыслимые фантазии, на предположение, что в его перемещении во времени виновно кольцо. Добираясь до этой мысли, логика спотыкалась и хотя отбрасывая фантазии Кароль искал разумного объяснения, кроме массового гипноза ничего иного придумать не смог. При этом попытка снять кольцо с пальца, так же как прежде у Яэль, не увенчалась успехом. Он тоже крутил это странное кольцо и оно спокойно и легко поворачивалось вокруг пальца, но как только Кароль начинал его сдвигать в сторону сустава пытаясь снять, кольцо словно уменьшалось в размере и ни за что не снималось.
- Может распилить,- задумался Кароль.
Сквозь закрытые на ночь ставни неожиданно пробился лунный луч. Потом ещё один и ещё. Комната осветилась призрачным серебряным светом. И может луна в этом виновата, но всё чаще чёткие мысли Кароля сбивались, мешались и уступали место видению юной феи, которая чуть закинув голову, нежно ему улыбалась. К утру Кароль не знал, чего он хочет больше - вернуться в своё время, к своей не слишком привлекательной, мягко говоря, службе в концентрационном лагере, альтернативой которой был лишь восточный фронт. Или остаться пока здесь в летней Праге, увидеть ещё эту милую девушку.
(продолжение следует)
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Воскресенье, 04.11.2012, 00:22 | Сообщение # 5 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| (Продолжение)
Незаметно он заснул и во сне, Сара полностью овладела его мечтаниями, отодвинув в сторону все трезвые, ясные мысли.
Ветви деревьев переплетались в вышине, создавая впечатление тенистого сада. Камни покрылись зеленоватым мхом и заросли острой редкой жёсткой травой. Было тихо, прохладно и печально, как и положено на кладбище. Пачкая землёй туфли и цепляя на чулки сухие веточки Кароль с Исроэлем не спеша бродили между каменных надгробий. В этот грустное место их привела неожиданная идея Исроэля, всколыхнуть память Кароля совершив экскурс в историю гетто. Именно Исроэль лучше всех в семье видел, что Кароль ничего не знает из прошлой жизни и только вовремя подсказанные юношей слова дают ему возможность не привлекать всеобщее внимание. Эта странная забывчивость омрачала в душе Исроэля его любовь к старшему брату, на которого он привык смотреть с восхищением.
– Ты вспомнишь, обязательно всех вспомнишь. Здесь что не имя, то великий человек,- немного нервничая и суетясь от того, что должен учить брата, утверждал Исроэль.
– Неужели?- снисходительно подсмеивался над его горячностью Кароль,- Ну давай попробуем. Кто лежит здесь?- и он равнодушно ткнул пальцем в ближайший надгробный камень.
– Мордехай Майзель, О, это благороднейший человек. Богач и меценат. Он построил школы, больницу, замостил камнем улицы нашего квартала, расставил на них фонари и даже деревья, под которыми мы сейчас ходим это его заслуга. Ну как вспомнил?- с надеждой в голосе произнёс он.
В ответ Кароль лишь вздохнул. Ему надоело говорить, что он не может вспомнить того, чего никогда не знал.
– Ладно. Согласен. Достойный человек. А вот этот камень?
– Авигдор Каро. Поэт. Написал элегию в которой описывает страшный погром 14 века.
– Хм…Элегия о погроме,- едва заметно пожав плечами, Кароль, прошёл вперёд и остановился у надгробия напоминающего страницы развёрнутой книги, сверху донизу покрытой выбитыми в камне непонятными ему словами на иврите. И хотя он ни о чём не спрашивал, вошедший в роль учителя Исроэль с видимым удовольствием продолжил читать лекцию.
– Рабби Иехуда Лива бен Бецалель.,- торжественно произнёс он,- Это величайший раввин, философ и учёный. Владел тайнами Каббалы. Он вылепил из глины человека- Голема. Вложил ему в рот табличку с тайным именем Б-га, которое нигде в Святых книгах не упоминается и которое можно вычислить, лишь обладая высокой мудростью,- тут Исроэль явно подражая отцу поднял кверху указательный палец, возвысив голос и его зелёные глаза загорелись восхищением,- И человек ожил. Каждый вечер раввин вынимал табличку изо рта Голема, но однажды забыл и Голем начал бунтовать.
– Дальше я знаю,- задумчиво прервал объяснение Кароль.
– Ну, вот видишь значит, ты не всё забыл, - обрадовался Исроэль. От радости он даже подпрыгнул,- Я прав, прав! Ты всё вспомнишь!
Кароль хотел сказать, что просто знаком с романом Густава Майринка “Голем”, но вовремя спохватился.
– Пойдём,- потянул его за руку Исроэль. Они прошли в дальний угол кладбища и остановились. Искривившаяся ветка дерева одиноко качалась почти задевая простой серый наклонившийся камень. Тоскливо, как в подвале пахло влажной землёй.
– Ну,- поторопил Кароль, которому эта нелепая прогулка уже порядком надоела, неожиданно притихшего и погрустневшего юношу,- Что это ты вдруг замолчал?
Исроэль кивнул головой в сторону камня,- Наш старший брат.
Кароль медленно повернул голову к надгробию, прочитал даты, спросил,- Ему был всего год. Он что болел?
– Нет,- отрицательно покачал головой Исроэль, неприятно впиваясь глазами в лицо Кароля, - Его убили во время погрома,- и видимо не найдя в лице брата ни искры промелькнувших воспоминаний, безнадёжно устало закончил,- Вырвали у мамы из рук и… выбросили в окно.
У Кароля защемило сердце, - Всё хватит,- грубее, чем хотел сказал он,- Уйдём отсюда.
Покинув тишину и прохладу кладбища молодые люди, не спеша двинулись по кварталу. Улицы квартала не были прямыми. Они петляли, неожиданно заворачивали, пересекались, образуя маленькие площади, соединялись проулками и проходами.
Сущий лабиринт. Философская грусть, которая овладевает нами на любом кладбище, затем хождение по убогим улочкам гетто привели Кароля в далеко не радужное настроение. Он совсем приуныл, в задумчивости крутил на пальце кольцо, всё более склоняясь к решению его распилить.
Почти на всех улицах вторые этажи выступали над первыми, но в этом выкрашенном жёлтой краской деревянном доме второй этаж выбежал так далеко, словно хотел прижаться к балконам на противоположной стороне улицы. И благоразумный хозяин подставил под безобразно выскочивший этаж два толстых, грубо обтёсанных столба. С интересом разглядывая это довольно уродливое произведение средневекового домостроения Кароль остановился, раздумывая, а не опасно ли проходить под повисшим этажом и выдержат ли столбы.
И тут тёмно коричневая дверь нелепого дома открылась и из неё на улицу неторопливо вышла женщина с приветливо улыбающимся лицом. На головном покрывале женщины скрывающим волосы были нашиты две полоски- белая и голубая. В руках она держала плетённую корзинку, с какой ходили за покупками. А следом за женщиной легкой птичкой, чуть взметнув кружевные юбки, выпорхнула Сара. И мир вокруг Кароля в тот же миг поменялся. Нелепый дом словно посветлел и стал казаться даже интересным. Испарился преследующий Кароля затхлый запах кладбища. В воздухе поплыл аромат фиалок. Исчезло намерение распилить кольцо. Зачем? Для чего?
Вообщем, забыв обо всём на свете Кароль смотрел в тонкое лицо, светившееся матовой бледностью, в большие глаза с приподнятыми как у лани, к вискам уголками и молчал. Глаза девушки казались тёплым бархатом, когда она опускала густые ресницы или сверкающими агатами когда Сара доверчиво распахивала их навстречу говорящему. Её юное лицо было полно нежной ласковости, трепетной доверчивости и необыкновенной чарующей женственности.
В руках у девушки была книга, в немного потёртом кожаном переплёте. Исроэль тут же потянулся к книге, стал перелистывать тяжёлые страницы, что – то говорить о достоинствах поэта. Разговаривая Сара, изредка смотрела на Кароля своими яркими глазами, словно приглашая принять участие в беседе. Но Кароль упорно молчал, не сводя с девушки глаз.
- Я офицер или подросток,- негодовал он на себя,- Почему я так теряюсь в присутствии этой девушки, почти девочки, ведь ей вряд ли больше пятнадцати. Мой бог. Да я влюблён.
Наконец решив, что молчать не вежливо, он заставил себя открыть рот и выговорил пылко, но не совсем к месту,- Ты не только прекрасна, но ещё и умна.
Наступило молчание. Мама чуть недоумённо подняла брови. Исроэль застыл на полуслове с открытым ртом. Кароль почувствовал, что глупо краснеет и подумал - Откуда я знаю, что говорили невестам в семнадцатом веке.
И тут Сара показала, что она не только красива, умна, но обладает ещё и чуткостью. Мягко улыбнувшись она пришла на помощь,- Мне показалось Кароль, что ты задумавшись, не слышал о чём мы говорили, позволь уточнить. Речь шла о Моше бен Эзра. Помнится, ты восхищался им.
– Я?- спросил Кароль и глаза его заметались. Он в жизни не слышал это имя.
– Кароль очень высоко ценит,- быстро вмешался Исроэль и добавил с объясняющим нажимом в голосе,- Этого замечательного поэта двенадцатого века.
– Двенадцатого?!- ужаснулся Кароль,- Ну да ценю,- поспешно покорно проговорил он. Чуть изумлённо улыбаясь Сара быстро взглянула на Кароля.
– Прошлый раз ты прочёл мне вот это,- Сара чуть наклонила вниз голову вспоминая, затем взмахнула ресницами, устремила взгляд вдаль и прочла напевно и грустно:
«Я мир узнал до самой сердцевины,
Прошёл последним из его путей,
Орлом взлетал на горные вершины,
А нынче я - среди лесных зверей.
Блуждаю я от моря и до моря,
Где мир лежит в печали и золе,
И нет мне утешения от горя,
И нету мне покоя на земле».
- Я это читал?! - вопрос был готов слететь у Кароля с языка, но он вовремя его прикусил.
Когда распрощавшись, Сара с матерью пошли вдоль улицы, Кароль всё стоял, всё смотрел вслед лёгкой фигурке.
- Вечно эти поэты в печали,- проворчал он, показывая своё полное пренебрежение поэзией.
– Моше бен Эзра было о чём страдать,- не принял лёгкого тона Исроэль,- Когда его дом в Андалусии разгромили, он отправился странствовать по Испании одинокий и бесприютный, тоскуя по потерянной возлюбленной.
– Они, наверное, впитывают понятия погром и изгнание с молоком матери,- неожиданно для себя подумал Кароль.
После ужина Кароль постарался незаметно выскользнуть из дома. Если слово незаметно вообще подходит к жизни в еврейском квартале. Тихо двигаясь вдоль улиц неярко освещённых редкими масляными фонарями и даже радуясь темноте, он дошёл до дома Сары и прислонившись к стене на противоположной стороне, с трепетом взирал на этот дом, на тёмные окна. Где – то здесь живёт Сара. Он страстно желал увидеть хотя бы тень девушки, мелькнувшей в комнатах. На чёрном ночном небе ярко и призывно блистали звёзды. Ветер пролетая приносил далёкий шелест листьев и дохнув в разгорячённое лицо, мчался дальше что- то шепча, шурша и стихая за поворотом.
Вдруг открытое окно второго этажа осветилось, кто- то вошёл в комнату, поставил свечу на стол и повернулся к окну. Кароль замер. Сара. Девушка подошла к окну, грациозно перегнулась через подоконник, закрывая на ночь ставни и тут увидела Кароля. Она чуть прищурила глаза вглядываясь и узнав, вся осветилась. У Кароля закружилась голова, ему захотелось взлететь, присесть на подоконник рядом с девушкой, обнять ладонями её гладкое лицо и целовать глаза, губы, кудри. Несколько невыразимо сладостных минут, они смотрели друг на друга. Потом Сара медленно, продолжая улыбаться, закрыла ставни. Ещё какое-то время Кароль стоял, весь под впечатлением прошедшей минуты. Если бы он мог, он бы всю ночь летал над тёмными, зубчатыми крышами, охраняя сон любимой. Никогда он не чувствовал себя таким счастливым.
Внезапно справа от него, разрушая поэзию лунной ночи, проскрипев ржавыми петлями, открылась дверь.
- Кто здесь?- грозно спросил хозяин дома стоя на пороге и для лучшего освещения поднимая над головой зажжённую свечу. Слабый свет её заметался по стенам под порывами ветра. Кароль медленно оторвался от стены, намериваясь ответить, но не успел. Со стуком распахнулось окно второго этажа и знакомая нам госпожа Боба, быстро проговорила,- Не беспокойтесь господин Гирш, это Кароль приходил под окно Сары пожелать ей спокойной ночи.
– Это недопустимо,- строго проговорил господин Гирш,- Жених и невеста не должны встречаться накануне свадьбы.
– Они и не встречались,- парировала госпожа Боба,- Даже не разговаривали, а лишь улыбнулись друг другу. Что вполне допустимо. Они были достаточно отдалены.
И эта достойная женщина с удовольствием вступила в полемику с соседом, о правилах поведения жениха и невесты.
Кароль вдруг почувствовал, что его не только не раздражает это постоянное влезание в чужие, казалось бы дела, а лишь забавляет и даже доставляет удовольствие. Он тихонько засмеялся и незаметно ретировался. Затеявшие между собой разговор господин Гирш и госпожа Боба, так были заняты, что не обратили на его уход никакого внимания.
В первые дни, живя в семье, принимая внимание и заботу, Кароль, в глубине души, считал, что он немец великодушно снисходит до жизни в еврейской общине. Но постепенно и незаметно эта снисходительность исчезла. Он почувствовал, что начал привязываться к постоянно хлопочущей, грустной Бейле.
К смешливой Мирьям. К открытому, бесхитростному любителю книг Исроэлю. Ему нравилось смотреть, как Бейла накинув на голову кружевную шаль зажигает субботние свечи, на её худые руки которыми она трижды обводит вокруг пламени и прикрыв глаза читает молитвы Ему нравилась доброта и миролюбие жителей гетто. Хотя как профессиональный военный Кароль был чужд такому смирению, такой безответности и жертвенности.
Однажды в субботний вечер, сидя за столом, покрытым белой с золотой вышивкой праздничной скатертью, благодушный после вкусного ужина, бокала сладкого вина, субботних песен, в доброжелательной, дружелюбной, любящей атмосфере дома, в наступившее для беседы время Кароль решил высказаться, надеясь что к нему, к его мнению прислушаются:
- Я постоянно слышу слово погром,- сказал он и все повернулись в его сторону,- Думаю, что с этим нельзя мириться, нельзя мириться с нападениями на себя. Необходимо давать отпор, а для этого нужно заниматься военным делом, усиленно тренироваться, создавать отряды обороны, закупить оружие…
За столом, кроме Иосефа- бен-Элазара, Бейлы, Кароля, Исроэля и Мирьям был ещё приглашённый гость – всеми уважаемый знаток Талмуда, господин Менаше. Гость был невысок ростом, худ. Его лицо со впалыми щеками, невзрачной пегой бородой освещалось умными проницательными, горящими глазами.
Слова Кароля были неожиданны и все с любопытством посмотрели на того кого они последнее время, словно не узнавали. И лишь глаза Исроэля, после этих слов загорелись боевым восторгом.
– Да. Да. Ты прав. Это необходимо. Вы бы видели, как он дрался,- и вскочив из – за стола Исроэль стал подпрыгивая и размахивая руками демонстрировать удары Кароля: «Пах! Пах!»
Его худенькая сутуловатая фигура, тощие ноги в чёрных чулках и туфлях с пряжками, развевающиеся пейсы были настолько неудачным примером слов Кароля, что весёлая хохотушка Мирьям прыснула от смеха, Бейла улыбнулась и даже Кароль с трудом удержался от смеха, не желая обижать Исроэля. Лишь двое пожилых мужчин не позволили себе улыбки, переглянулись и остались серьёзными.
- А кстати, где ты научился так драться? - запыхавшись, спросил Исроэль и чуть в замешательстве, словно рассуждая с самим собой, тихо добавил,- В Танахе нигде не сказано, что евреи занимались спортом или участвовали в состязаниях.
После этих слов за столом наступила смущающая всех тишина. Наконец Иосеф- бен-Элазар произнёс строго глядя на старшего сына, - Я говорил уже тебе Кароль. Удел евреев- смирение.
– Позвольте с Вами не согласиться,- отчуждённо проговорил Кароль и каждый за столом эту отчуждённость заметил,- Насколько я помню историю, евреи и сопротивлялись и боролись и сражались. Возьмём хотя бы в пример Маккавеев или Иудейскую войну.
– Примеры, безусловно, достойные,- огладив тощую бороду, степенно вмешался в разговор господин Менаше,- Боролись, сражались,- он помолчал и закончил,- И были рассеяны по всему миру, потеряв Храм и Иерусалим. Я понимаю твоё желание быть героем, Кароль. Ты молод. Но мы не можем сейчас бороться. Нас слишком мало и наша задача сохранить веру. «В каждом поколении хотят сокрушить нас и уничтожить…. Но Святой, да будет Он благословен, избавляет нас от их рук» - закончил господин Менаше словами из пасхальной Агады, выпрямляясь и вздымая вверх ладони. Метнулись рукава его просторной чёрной хламиды. Иосеф- бен- Элазар соглашаясь кивнул головой.
Офицера Карла Дитфриха эти слова совершенно не убедили и он хотел продолжить спор,
- О сохранении и речь…,- начал он, но тут его взгляд упал на Бейлу. На тихую, молчаливую заботливую Бейлу к которой он проникся большой симпатией. Потемнев лицом, и опустив голову, Бейла трясущейся рукой, разглаживала какую – то складку на скатерти. И не слова мудрого Менаше, а вид трясущихся рук Бейлы лишил Кароля желания продолжать разговор в её присутствии. Решив, что он вернётся к этому вопросу как – нибудь в другой раз, он бодро, весело поменял тему разговора, произнёся расхожую фразу своего времени: - Да и женщины больше любят военных.
Весёленькая фраза была воспринята, как почти все слова Кароля, в последнее время, с изумлённым интересом.
Исроэль восторженно распахнул зелёные глаза. Мирьям быстро и вопросительно взглянув на отца, определяя для себя его мнение, всё – же не выдержала и засмеялась. Кароль тоже. Наконец - то он не попал впросак. Даже Бейла отвлеклась от своих воспоминаний и улыбнулась. Покачав головой, снисходительно улыбнулся господин Менаше: “Ах Кароль, Кароль”. Веселье вновь не было поддержано Иосифом- бен- Элазаром, который встал, обвёл всех сидящих за столом суровым взглядом, особенно пристально взглянув в лицо Исроэля, в глазах которого читалось восхищении старшим братом. Потом повернулся к Каролю и многозначительно произнёс:
– Еврейские молодые люди пленяют сердца женщин не битвами на поле боя, а своей учёностью.
Лето заканчивалось. По утрам прохожие зябли и поеживались. Множество маленьких птиц беспокойно метались в небе, готовясь к отлёту и вызывая грустные мысли о приближающейся холодной зиме. На всё ещё яркой зелени деревьев то тут, то там появлялись беспорядочные жёлтые мазки. Но ближе к полудню лето вновь начинало властвовать. Ярче разгоралась голубизна неба. В прозрачном воздухе плавно проплывали паутинки. От тёплых солнечных лучей охватывала истома.
Безмерно счастливые Кароль и Сара стояли под свадебным балдахином- хупой. Церемония проводилась прямо на улице, под открытым небом и лучи солнца, казалось радуясь вместе со всеми, изливали на жениха и невесту свой праздничный блеск. Сияя голубыми глазами жених разбил каблуком стеклянный бокал. Нарядно одетые родственники и гости закричали: «Мазаль тов! - Желаем счастья!»
– Ах, какая прекрасная пара,- твердили гости,- Как они оба необыкновенно красивы. Счастья им, счастья!
Заиграли скрипки, вокруг молодой пары заплясал хоровод. И медленно продвигаясь вперёд, свадьба отправилась по улицам квартала.
На первой же остановке, лишь замолкли скрипки, к молодым подошёл господин Гирш. Ему показалось, что необходимо уточнить смысл обряда и он строго сказал:
- Разбивание бокала отражает скорбь евреев по поводу разрушенного в Иерусалиме Храма.
Кароль и Сара благосклонно выслушали объяснение. Услышав эти слова, слегка отодвигая гостей, поближе протиснулся господин Менаше, как всегда оглаживая худой рукой бороду:
- Позвольте добавить достопочтенный господин Гирш, что звук разбитого бокала предостерегает опьянённого своим счастьем жениха, не предаваться полностью своему счастью. Поскольку в жизни бывает не только радость, но и печаль. К этому надо быть готовым. И как сказано в Талмуде умерив радость, отгоняешь от себя несчастье.
– Да, да,- быстро проговорил господин Ицик-бен-Зехарья, большой знаток Каббалы, также имеющий, что сказать,- Демоны и злые духи желающие разрушить счастье молодых тут же исчезают от звона разбитого стекла.
Возможно, кто – то из присутствующих, тоже хотел кое - что добавить по этому интересному и как оказалось противоречивому вопросу, но тут Кароль свирепо глянул на Исроэля и тот правильно истолковав его взгляд громко крикнул: «Мазаль тов!»
Сверкнув чёрными глазами счастливо засмеялась невеста. И под пение скрипки свадьба двинулась дальше, аккуратно обойдя трёх дискутирующих мудрецов.
Звуки скрипки, весёлые шумные поздравления не дали возможность услышать приближение несчастья. И звон разбитого бокала не отогнал демонов.
Неожиданно из – за угла, стремительно вынесло возбуждённую толпу горожан. Их лица были перекошены в злобных выкриках. Руки с засученными до локтей рукавами коротких курток потрясали палками, дубинками с набитыми гвоздями. Шапки из фетра воинственно надвинуты на лоб. Не потерять бы. Некоторые как дровосеки несли на плечах топоры.
Пронзительно взвизгнув, смолкли скрипки. И на какую - то секунду все замерли. Воинственная толпа и застигнутая врасплох весёлая свадьба смотрели друг на друга в полном безмолвии. В глазах одних разгоралась беспричинная, бессмысленная, беснующаяся ненависть. В глазах других проступал, проявлялся безумный страх. А затем тишина взорвалась истошными криками:
– Спасайтесь!
И сразу всё смешалось – женские рыдания, детский плач, угрозы, проклятия, вопли. Преследуя убегающих, толпа пронеслась дальше по улице, разбивая топорами двери, выламывая окна, врываясь в дома и расправляясь со всеми кто попался на пути.
Чуть замешкавшимся Каролю с Сарой уже некуда было отступать. Оставалось только отбиваться. И прикрывая своим телом прижавшуюся к стене девушку, Кароль яростно защищался от рассвирепевших горожан. Нападавших было трое, но третий неожиданно остановился чуть в стороне. Быстро бросив в его сторону тревожный взгляд, Кароль узнал Иржи. Одетый нарядно, как и в прошлую встречу, Иржи стоял, уперев руки в перчатках в эфес шпаги и спокойно, как в театре наблюдал за происходящим. Он узнал в женихе разбежавшейся свадьбы старого знакомого. На красивом лице блуждала непонятная улыбка. Перья на бархатном берете беззаботно подрагивали, в такт постукиванию ноги.
Быстро вырвав из рук одного из бюргеров его палку, Кароль стукнул неуклюжего горожанина его же палкой по лбу и тем уменьшил число противников. Но второй нападающий был более молодым, более ловким, проворным и злым. Каролю пришлось основательно поработать палкой, прежде, чем тот обратился в бегство. Тяжело дыша, Кароль вытер ладонью пот со лба и тут услышал то ли вздох, то ли стон Сары за своей спиной.
Стремительно повернувшись к ней, он отметил краем глаза исчезающую за углом фигуру Иржи и тут же забыл о его существовании, потому что стоящая возле стены Сара побледнела и зашаталась.
– Ты испугалась, милая?
Сара старалась улыбнуться Каролю, и вдруг прикрыв глаза, стала падать. Кароль подхватил девушку и опустив на камни мостовой стал пытаться привести её в сознание, обмахивая рукой, слегка хлопая по щекам и повторяя,- Сара, очнись. Очнись дорогая.
Девушка в сознание не приходила.
– Воды. Принесите воды,- в отчаяние крикнул Кароль оборачиваясь. За его спиной остановился полный, невысокий монах, в грубой коричневой рясе. Его простоватое лоснящееся, не совсем чистое лицо сморщилось в непритворном огорчении. Казалось ещё секунда и из глаз потекут слёзы.
– Воды. Умоляю воды,- повторил Кароль. Монах не двинулся с места.
– Как жаль,- печально проговорил он, - Такая юная. Красивая как небесный ангел. И…убита.
– Что?... Как?...Где?- с трудом осмысливал Кароль сказанное монахом, не сводя с него глаз. Потом повернулся к девушке. По её лицу медленно разливалась мертвенная бледность. Осторожно опустив голову девушки на серые камни, Кароль встал и молча, яростно бросился душить монаха. Прижатый к стене толстяк беспомощно сучил в воздухе ногами и будь шея чуть менее толстой и мощной, Кароль несомненно его бы задушил. Задыхаясь, монах придушенно прохрипел:
- Это же не я. Я невиновен.
Бросив монаха, так, что тот свалился набок, словно мешок, Кароль повернулся к девушке. И только теперь он увидел небольшое пятно крови, как раз напротив сердца.
– Иржи. Шпагой,- пронеслось в голове. Укол шпаги был направлен прямо в сердце. Потому и крови натекло немного.
Упав на колени, Кароль приподнял голову любимой, так и не ставшей женой. Поцеловал закрытые глаза, губы, шёлковые завитки волос. Милая, нежная, солнечная девочка. За что?! За что?! Сотрясаясь от беззвучных рыданий, он раскачивался прижимая к себе Сару и её чёрные кудри безжизненно тянулись по мостовой. Он шептал ей, уже ничего не слышавшей, все те ласковые слова, которые собирались в его сердце длинными, лунными, мечтательными ночами. И несбывшееся грёзы, растерзанные мечты рвали на части его сердце.
Наконец он положил девушку, старательно расправил оборки белого платья, поправил волосы, аккуратно сложил на груди тонкие покорные руки, поцеловал прощально остывающий лоб и встав с колен бросился следом за Иржи.
Монах по- прежнему сидящий на мостовой опасливо от него отпрянул. Но Кароль даже не взглянув на него, стремительно завернул за угол и здесь резко остановился, словно наткнулся на стену.
Это была совсем не та улица, по которой они прошли весёлой свадьбой всего полчаса назад.
Десятки убитых, раненых изувеченных, изломанных лежали на залитой кровью каменной мостовой. Всё засыпано черепками разбитой посуды, осколками выбитых стёкол, вперемежку с выброшенной постелью, разорванной одеждой, обломками окон и мебели.
Старясь не наступить в кровь, сжимая в руке палку Кароль медленно обходил убитых. Вот поперёк улицы, лежит на спине госпожа Боба. Её голова странно, неестественно вывернута. На месте правого глаза страшная рваная рана, из которой натекла большая лужа уже начинающей чернеть крови. Вот зарублен топором господин Менаше. Перегнувшись через перила, с балкона второго этажа большой неживой куклой свисает госпожа Алта. С кончиков пальцев висевших плетьми рук стекает кровь и крупными каплями падает в пыль. В разорванной одежде, на коленях и в голос рыдая дорогу переползла женщина и без сил привалилась к стене.
Со всех сторон раздавались стоны. И над всем повис жуткий запах свежей крови, страха, смерти.
Охваченный отчаянием, в неистовстве, в исступлении, в бешенстве метался Кароль по улицам, разыскивая Иржи. Он был страшен.
– Ведь говорил же я, говорил, -стучало у него в висках. Он не находил Иржи, не знал где Исроэль и жива ли Бейла.
Вдруг в голове у него словно что – то взорвалось и тут же в глазах потемнело. Он упал навзничь, даже не успев повернуться, чтобы посмотреть, что это было. Даже не успев понять, что его ударили по голове.
С наступлением темноты шум погрома постепенно начал спадать. Утомлённые горожане, захватывая добычу, поджигая дома, повернули к выходу из гетто. Поднявшийся ветер помогал пожарам. Оранжевое пламя легко танцуя перекидывалось с дома на дом. Ярко и сначала, как – то безобидно вспыхивали балкончики, навесы, закуточки. Потом пламя вырастало, тянуло свои языки, словно руки к следующему окну, следующему дому. Вспыхивали улица, за улицей, переулки и тупички. Горел весь еврейский квартал.
Знакомый нам, толстый монах Бенедикт, шёл прихрамывая. На одной из улиц он увидел лежащего без сознания Кароля. Получив удар Кароль упал, ткнувшись лицом в камни, подвернув под себя правую руку и далеко отбросив в сторону левую. И хотя Кароль едва его не задушил, монах испытывал к несчастному жениху только сострадание и жалость. Остановившись на секунду, Бенедикт перекрестился.
На левой руке лежащего приманчиво блеснуло кольцо. Почесав затылок, Бенедикт воровато оглянулся по сторонам и не долго сомневаясь, осторожно снял приглянувшееся кольцо. Быстро опустив кольцо в бездонный карман своей рясы, Бенедикт накинул на голову капюшон, спрятав в его тени лицо и поспешно покинул горящий еврейский квартал.
* * *
Карл застонал и открыл глаза. Его слегка подташнивало, голова болела. Несколько долгих минут он смотрел на свет, на тёплый свет электрической лампы стоящей на столе. Её зелёный абажур отбрасывал на сукно стола покойный, уютный, совершенно домашний жёлтый круг. Потом медленно он обвёл глазами небольшой кабинет. Знакомый и незнакомый одновременно. Остановил взгляд на своих руках лежащих на столе. Машинально потёр указательным пальцем правой руки, то место где должно было быть кольцо. Словно ещё ощущая его присутствие, его тяжесть.
– Где же оно? - подумал мимолётно, тут же забывая,- Итак я вернулся.
Карл встал и беспокойно заходил из угла в угол. Ему казалось, что он не был здесь давно. Год или больше. Всё казалось чужим и странным, начиная с мундира, поскрипывающих блестящих сапог и кончая запахом. Но дата на календаре показывала сентябрь 1942 года.
Во всём теле чувствовалась тяжёлая физическая усталость. И также тяжело, горько, скорбно было на его сердце. Оно было полно чёрной тягучей не проходящей тоски. Чувствуя, что хождение по кабинету не рассеивает его, не приводит в порядок мысли, Карл вышёл на свежий воздух. Хотя слово свежий здесь не подходит. Ночь продолжала дышать смрадом горящих человеческих тел. И ни резкая студённость ветра, ни колючесть дождя не могли перебить этот смрад. Карл поморщился, но назад в помещение не вернулся. Раздражённо отрицательно махнул перчаткой на намеревающегося пойти вслед за ним солдата охраны. Он хотел одиночества. Он медленно отправился на то самое место, где с пальца юной еврейки сняли кольцо. Что Карл надеялся здесь найти и увидеть, он наверное и сам не смог бы объяснить. Долго стоял он под порывами ветра, заложив руки за спину. Высокий, голубоглазый блондин, успешный офицер СС, унтерштурмфюрер Карл Дитфрид. Он не чувствовал дождя и ветра. Перед его мысленным взором кружились и мелькали узорчатые шпили и острые крыши Праги. Тихий покой простого деревянного дома. Постоянно грустное озабоченное лицо Бейлы. Суровое Иосефа- бен- Элизара. Худенькая согнутая от постоянного чтения, нелепая фигурка Исроэля.” Я с тобой, брат”,- неслышно и преданно шепнули его губы, а рыжие пейсы смешно качнулись. Белая скатерть, зажжённые в субботу свечи, красное вино ярким рубином в хрустальных стаканах. И прелестное ангельское лицо Сары. Её любящий, ласкающий его взгляд. Её блестящие от счастья глаза. Её белое платье с кровавым пятном, тянущиеся по выщербленным камням мостовой чёрные кудри.
– И нет мне утешения от горя.
И нет мне покоя на земле.
Серый мундир потемнел, пропитавшись влагой. Карл стоял на том же самом месте, где ранее стояла Яэль и так же как она смотрел сквозь колючую проволоку на ликвидацию железнодорожного состава с людьми.
Внезапно в толпе мелькнула Сара. Сердце Карла оборвалось и ухнуло вниз. Он рванулся вперёд, к проволоке. И уже понимая, что это не может быть Сара, и уже видя, что это другая юная девушка напуганная, растерянная, трогательная и несчастная.
– Зачем мы это делаем?- в тоске спрашивал себя Карл,- Кому помешала моя Сара? В чём была её вина? В чём вина этой девушки? Кому в мире станет лучше от того, что их убили? Что за существо человек. Человек разумный. А ведь ни один, даже самое хищный, самый жадный зверь не бывает так безжалостен, так жесток, как мы люди, гордящиеся своим разумом и цивилизацией. Тёмное, страшное бесчеловечье. Зачем я вернулся? Чтобы травить газом и сжигать в печах ни в чём не повинных людей. Это моя судьба? Это моё предназначение на земле? Не могу больше в этом участвовать.
Задыхаясь от горя, скорби, тоски и бессилия, не находя успокоения истерзанной душе Карл вернулся в дом. Кабинет окутал его продрогшее тело ласковым теплом. Карл сел к столу, спокойно расстегнул кобуру, достал пистолет и какое – то недолгое мгновение смотрел на него. Потом приставил пистолет к виску и нажал на курок.
(Продолжение следует)
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Воскресенье, 04.11.2012, 16:06 | Сообщение # 6 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| Бенедикт
На окраине Праги было тихо. Ночной ветер гнал облака и они то наплывая на лунный диск размывали пейзаж, то словно испугавшись ветра бежали прочь и тогда полная луна ярко освещала окрестности. Проносясь по улице тот же несносный, неспокойный ветер раскачивал прикреплённую к фасаду вывеску. Повешенная под прямым углом к стене вывеска скрипела ржавым железом, приглашая блуждающих в ночи путников найти приют в таверне «Кабанья голова». И если вы соблазнялись и входили в низкую полукруглую дверь, то внутри вас ждало простое и скромное убранство.
Когда – то стены таверны были выбелены. Но дым и копоть от сложенного из камней очага, давно зачернили и стены и деревянные балки, поддерживающие потолок. Железная цепь свисающая с потолка над очагом заканчивалась массивным крюком. В висевшем на нём котелке булькала похлёбка. Освещалась таверна неярким светом нескольких масленых светильников и огнём очага. По углам таверны притаилась тень.
Катержина, симпатичная жена хозяина таверны, в белой блузке с тугим корсетом и пышной полосатой юбке, быстро, ловко разносила оловянные кружки с пенным пивом. Время от времени подходя к очагу, она оживляла огонь, ветками хвороста, набирая их из охапок лежащих рядом. Сухие ветки трещали извиваясь в пламени и красные блики отсвечивали на начищенных кастрюлях, развешанных по стенам.
Сам владелец таверны- Войтек, высокий крепкий человек, в потёртой суконной куртке, густо обросший пегими волосами, стоял облокотившись на деревянную стойку и казалось, дремал. Как у большинства владельцев питейных заведений внешность его была своеобразна. Взглянув на Войтека, вы невольно вспоминали о разбойниках с большой дороги. Впрочем, работа обязывает. Можете быть уверенны, что его сонно прикрытые глаза видели всех и всё в таверне. И кто сколько пил, и кто как платил, и кто пытался коснуться полной руки Катержины. От острых глаз Войтека не укрылся тихо сидящий в тёмном углу монах- францисканец, в грубой шерстяной рясе подвязанной верёвкой с тремя узлами.
Монахи этого странствующего нищенствующего ордена жили подаянием. Многие, особенно ревностные из них, всё время казались себе недостаточно бедными и просили подаяние только натурой. Они могли взять продукты, одежду, книги, но не в коем случае не деньги, чтобы деньги не запятнали бедности.
Но этот странный монах ничего пока не просил, а Войтек не намеривался предлагать и выжидал.
Бенедикт сидел на деревянной лавке в углу комнаты и зажав в ладони кольцо с лиловым камнем думал. И непривычные эти раздумья, давались ему с трудом и были ясно видны на его простом пухлом лице. Он то пытался сурово сдвинуть брови, то поднимал их удивлённо, то морщил нос, то вытягивал губы и при этом вздыхал, глубоко и часто вздыхал. «Ничто так не беспокоит человека, как нечистая совесть»,- и эти слова Эразма Роттердамского как нельзя кстати подходили к данному моменту. Потому как Бенедикта мучила именно она – нечистая совесть.
Во – первых он не смог остановить погром в еврейском квартале. Но видит бог, он пытался, пытался произнести пламенную проповедь и заступиться за евреев. Но не было у него этого дара влиять на людей. Его вялые слова никто и не слушал. Горожане целовали полу его рясы и просили благословение. Люди средневековья верили, что в облачении монаха заключается священная сила. Считалось, что человек поцеловавший полу рясы странствующего монаха, обретал отпущение грехов на пять лет. Они целовали, получали прощение и шли убивать. А теперь он сидел и страдал, что не желая того давал благословение на неугодное дело.
А во вторых он совершил ещё один грех, сняв кольцо с чужой руки. «Не потакай прихотям собственной плоти, но лишь обеспечивай плоть необходимым»,-гласил постулат ордена. Но слаб человек. И чем сильнее голод мучил Бенедикта, тем больше он склонялся к решению расплатиться кольцом за ужин и ночлег и тем сильнее и чаще вздыхал. Наконец решившись, он разжал ладонь и посмотрел на кольцо.
Настороженный Войтек приоткрыв глаза, тоже издали заглянул в ладонь монаху:
- Что там у него? О кольцо. И как блестит. Ну, давай, давай его сюда, чего тянешь?- мысленно подталкивал он монаха.
Бенедикт перестал вздыхать и совершенно по – сорочьи, наклоняя голову то к левому плечу, то к правому, не торопясь разглядывал кольцо. Поблёскивали разноцветные полосы, благородно блестел камень. Неожиданно Бенедикт стал одевать кольцо на третий палец левой руки.
– Ну и болван,- встрепенулся Войтек полностью открыв глаза,- Одевать такое колечко на такие пальцы толщиной со свиные колбаски.
Но кольцо, как ни странно, к удивлению Войтека и самого Бенедикта спокойно проскользнуло по толстому пальцу, легко ровно обхватило его.
– О,- изумлённо сказал Бенедикт и оглянувшись по сторонам, увидел внимательные глаза Войтека. Он протянул руку к Войтеку, намериваясь показать кольцо и разделить с хозяином своё удивление. В очаге ярко вспыхнуло пламя и осветило лиловый зрачок. Камень сверкнул, из его глубины к самой поверхности поднялся и прояснился глаз строго глядящий на Бенедикта. Глаза самого Бенедикта округлились, он ужаснулся и не сводя глаз с камня, попытался поднять правую руку и осенить себя крёстным знамением. Но рука безвольно упала, в глазах потемнело. И стукнувшись лбом о дерево стола, Бенедикт повалился ничком на лавку, а затем не удержавшись полным телом на узкой лавке, съехал с неё под стол.
* * *
Очнулся Бенедикт от холода. На нём почему – то не было его шерстяной коричневой рясы. Вместо неё он был одет в просторную, когда то видимо белую, но теперь затёртую грязную рубаху и широкие штаны. Обувь на деревянной подошве, тоже куда- то исчезла. Босые ноги были запачканы глиной, щиколотки соединялись тяжёлой железной цепью. Бенедикт пошевелил пальцами грязных ног и огляделся.
Обширный выложенный плиткой двор со всех сторон окружало двухэтажное здание, со множеством выходящих на веранду дверей. В круглый бассейн в центре двора бежала вода быстрого ручья. Вдоль всего первого этажа шла галерея. Полукруглые арки опирающиеся на колонны отделяли её от двора. В углу этой галереи, лежащим на охапке соломы в окружении спящих вповалку людей и обнаружил себя Бенедикт. Удивлённо хлопая глазами, он встал и вышел из тени галереи, на свет двора, с трудом двигая скованными ногами. Разгоняя полумрак утра, лучи восходящего солнца розовели на светлых стенах. – Куда?- тут же услышал он вопрос и увидел покрасневшие после бессонной ночи, но внимательные глаза сторожа. Сторож сидел на корточках, привалившись к стене, и держал перед собой между согнутых ног копьё.
– Туда,- неопределённо проговорил Бенедикт. Но охранник понял и молча мотнул головой в угол двора,- Быстро,- грозно предупредил он. Бенедикт поплёлся в указанном направлении мимо опущенных на колени и освобождённых от поклажи верблюдов. Мимо коней поднимающих головы от привязанных с сеном торб и косящих на проходящего Бенедикта большими тёмными глазами. Мимо понурых, грустных осликов. Мимо тощих камышовых подстилок, на которых спала прислуга.
В отличие от Яэль и Карла, Бенедикт не стал задумываться о том, как и почему он здесь очутился. Он твёрдо верил, что всё в жизни зависит от Бога. И раз он здесь, значит это наказание за грехи, которые он совершил. А потому незачем думать. Надо принять Божье наказание и стараться заслужить прощение. Кротость и смирение - две характерные черты францисканского призвания.
Он вернулся в свой угол сел на солому и молча, даже с интересом следил за происходящим вокруг. Его лицо было спокойно, приветливо, добродушно. Прежние переживания не кривили его. Перемены не пугали. Странствия приучили легко привыкать к новому месту и незнакомым людям.
Между тем люди вокруг постепенно просыпались, потягивались, зевая подходили умываться к бассейну. Кто мыл лицо, кто входил в бассейн для омовения. Рядом с Бенедиктом приподнялся и сел тощий человек в старом полосатом халате, сквозь прорехи которого торчала вата.
– Ну как спалось уважаемый?- спросил он. Сухое лицо говорившего, казалось серым от покрывавшей его пыли. Чёрные брови и свалявшаяся как войлок борода неопрятно торчали. Бенедикт посмотрел на него с любопытством.
– Где мы?- решился спросить Бенедикт. Человек оглядел монаха, понял что он совсем чужой и зевая произнёс,- В Бухаре, уважаемый, в благословенной Бухаре. Я слышал, завтра нас погонят на рынок и там распродадут. А сегодня мы ещё отдохнём здесь в караван- сарае. Надо же товару иметь приличный вид.
– Продадут? А мы что рабы?
Человек удивлённо посмотрел на Бенедикта и весело хмыкнул,- Нет, мы ханы. Разве не видишь наши роскошные шёлковые одеяния? - он оглядел свой рваный халат и рубаху Бенедикта. Это сравнение показалось ему настолько нелепым, что он стал беспечно смеяться, позвякивая цепями. Его смех подхватили и другие находящиеся рядом невольники.
– А это наши слуги и воины,- говорил смеющийся, показывая пальцем на прислугу караванов, начавшую поить животных.
В это время по лестнице со второго этажа не торопясь спустился дородный человек в халате из плотного зелёного шёлка, расшитого на груди и плечах серебряным шнуром. Под верхним халатом был надет второй. Так на Востоке демонстрировали зажиточность. Мол, такого добра у нас много. Круглое лицо дородного господина украшала тщательно расчёсанная борода. В белой чалме блестели золотистые нити. Следом за ним слегка согнувшись, показывая всем длинным телом внимание и почтение шёл слуга, с желчным лицом и умными злыми глазами.
– Я доволен тобой, Ульмас. Невольники смеются, значит им хорошо, они сыты. А может быть, мы их даже слишком хорошо кормим? - и человек в шёлковом халате на секунду задумавшись, важно и глубокомысленно произнёс,- А знаешь ли ты Ульмас, что излишек еды сильно вредит печени?
Прижав правую руку к сердцу и ещё ниже опустив голову Ульмас из под густых жёстко преломлённых бровей недобро посмотрел на рабов и ответил,
- Велика Ваша мудрость достопочтенный Сарыбек. Совершенно с Вами согласен. Голод очищает печень от желчи и молодит.
– Но с другой стороны,- остановился, наморщив низкий лоснящийся лоб Сарыбек,- Испытывая голод невольники будут выглядеть завтра усталыми и измождёнными. А это может отразиться на их цене.
– Не обременяйте свой светлый ум ненужными тревогами, уважаемый Сарыбек, положитесь на меня. Я всё сделаю, как надо. И невольники завтра будут резвы как дети.
– Да и проследи, чтобы помылись, - поморщился Сарыбек,- От них несёт навозом. А затем протрите их тела маслом. Ульмас ещё раз поклонился.
– Ох, и живодёр это Ульмас, думаю даже сухой лепёшки мы сегодня не получим,- тихо проговорил худой невольник перестав смеяться и расчёсывая двумя руками запаршивевшую грудь.
– А ты не боишься, что завтра тебя продадут неизвестно кому и куда? Извини, не знаю, твоего имени,- поинтересовался Бенедикт.
– Зовут меня Пулат и родом я из Кума. В наших краях налоги достигли таких размеров, что едва завидев чиновников дивана, жители бегут, словно за ними гонится ангел смерти Азраил. Я тоже не смог оплатить налоги. Вот и забрали в рабство. Человек я одинокий. Никого у меня нет на этом свете,- Пулат тяжело вздохнул,- А одинокому не всё ли равно где жить. Я хороший мастер, оружейник. Работы не боюсь. Авось не пропаду. Ну а ты что умеешь?
– Я? Я монах. Странствующий монах.
– Как наши дервиши?
– Да, наверное.
– Но ты ведь иноверец, как я понял? – проговорил Пулат, оглядывая тонзуру Бенедикта.
– Да. Я христианин.
– Веришь в Ису. Ну не знаю как сложится твоя судьба. Молись аллаху. То есть своему Богу,- и Пулат помолчал,- Какое странное у тебя кольцо. Никогда такого не видел. Сними. Отнимут.
Бенедикт рассеянно покрутил кольцо. Попробовал снять.
– Не снимается,- сказал он,- Да и куда я его дену, если сниму.
– Спрячь за щёку,- учил Пулат,- Так надёжней.
– За щёку,- изумился Бенедикт,- Я же его проглочу.
– Не проглотишь. Да и неизвестно даст ли нам Ульмас, что – нибудь с чем бы ты мог его проглотить,- хохотнул Пулат,- Жаль у меня нет с собой инструментов. Щипцами я бы быстро снял это кольцо.
– Спасибо,- опасливо проговорил Бенедикт,- Лучше я его поверну глазом в ладонь и будет не так заметно. И расскажи мне немного о Бухаре. Не вспомню, как я сюда попал.
– Тебя разве не в плен взяли?
– Да нет. Я сидел в таверне. Одел на палец кольцо и всё больше ничего не помню. Открываю глаза уже здесь.
– Всё ясно. Заскочили воины Тимура, ударили тебя по голове и ты всё забыл.
– Ничего я не забыл. Какие воины? Какой Тимур?
– Правитель наш. Непобедимый Тимур. Все народы перед ним преклоняют голову.
Бенедикт был достаточно образован, чтобы представлять себе ход истории и помнить исторические личности, тем более, что имя Тимура вызывало в своё время сильный трепет в странах Европы.
- Путаешь ты что-то,- с недоумением произнёс он,- Тимур – Ленг жил лет, так триста назад,- и, задумавшись, Бенедикт замолчал.
После утренней молитвы во двор вошли двое посетителей. Один из пришедших был пожилым мужчиной, невысокого роста со спиной согнутой постоянным трудом, На его тёмном, покрытом мелкими морщинами лице тускло светились, покрасневшие слезившиеся глаза. Седую клинышком бороду, он время от времени пропускал под ладонью. Одет мужчина был в чистый, но простой полосатый халат.
Второй пришедший был юношей, в самом расцвете юности, силы и красоты. Смуглое лицо его было чистым и гладким, глаза большими чёрными и блестящими. Брови упрямо сходились на переносице. Конец белоснежной чалмы спускался на плечо. Юношеский стан ещё не согнули годы и он стоял гордо выпрямившись, уважительно на пол шага позади старшего мужчины и держал в руках объёмный тяжёлый предмет завёрнутый в платок.
– Салям,- вежливо поздоровались пришедшие со сторожем.
–Салям- аллейкум, -ответил сторож ,- Что привело Вас уважаемые в столь ранний час?
– Моё имя Садруддин. А это мой единственный сын Карим. Мы переписчики книг и принесли досточтимому купцу Умиду ибн Ади, да продлит аллах его годы, заказанную им книгу Святой Коран. Мы прекрасно выполнили свою работу. Каждая страница книги начинается золотой буквой. Переплёт сделан из мягкой кожи. Сообщи о нас почтенный,- и Садруддинн вложил в руку сторожу медный дирхем. Сторож чуть скривился. Он хотел бы получить монетку получше, но что поделаешь, переписчики книг - не толстосумы. И вздохнув, сторож поплёлся искать слугу богатого купца. А переписчики книг остались почтительно ждать у бассейна.
Вдруг Карим почувствовал на себе чужой внимательный взгляд и, повернув голову, юноша пробежал глазами по галерее, выискивая, чьи глаза его встревожили. В тени навеса стоял человек со странно выбритой головой, светлыми глазами и добродушием на круглом лице. Чуть приподняв бровь, юноша оглядел невысокую, полную фигуру, цепи на ногах и что-то шепнул отцу. Отец скосив глаза, недовольно отмахнулся. Но тут вышедший слуга вежливо сообщил, что достопочтенный Умид ибн Ади ожидает пришедших. Сбросив при входе узконосые туфли, переписчики прошли в комнату.
Спустя два часа Бенедикт шёл следом за переписчиками и был вполне доволен своей судьбой. Между тем как Садруддин всю дорогу выговаривал сыну за неожиданную покупку.
– Это всё ты негодный. Потратили все деньги. Зачем нам этот невольник?- недовольно ворчал он.
– Вы забыли дорогой отец, да продлит аллах Ваши годы, сколько раз мама, Ваша жена просила приобрести невольника ей в помощь.
– Просила, просила. У женщины волос длинен, а ум короток. Ей бы всё перед соседками хвастаться.
– И потом считайте отец, что Вы совершили богоугодное дело. Вы человек добрый и не будете обижать несчастного невольника. А как бы ему пришлось, попади он в другие руки? Так что утешайтесь, что потратили свои деньги с пользой. И как сказал поэт:
«Чем больше здесь казна расточена, Тем выше в небесах твоя цена».
Садруддин –ока быстро оглядел любимого сына и усмехнувшись, парировал его слова также поэтическими строчками:
«Кто щёдр без меры – шум пойдёт о нём;
И назовётся щедрость мотовством».
Оба засмеялись, довольные друг другом.
Сначала они пробирались через базар, оглушивший Бенедикта своим изобилием, яркими красками, необычными восточными запахами. На прилавках лежали горы сладких персиков, бархатных как щёки юных девушек, абрикосов истекающих сладким янтарным соком, яблок блестевших круглыми румяными боками. От запаха свежих лепёшек посыпанных тмином рот наполнялся слюной. Продавцы дынь, подбегая к прохожим, предлагали попробовать свой сладкий, душистый товар, нарезанный крупными ломтями.
Горы жгучего красного перца, душистого чёрного, пикантной корицы, терпко- сладкой ванили щекотали непривычный нос Бенедикта.
Под навесами открытых палаток вспыхивали шелка, которые торговцы, встряхивая расстилали перед женщинами. Теснились скрученные свитки пушистых ковров. Показывая качество товара, жестянщики постукивали по серебряным подносам, медным тазам, узкогорлым кувшинам для воды.
Вдоль глиняных стен стояли дервиши в рубищах с разноцветными заплатами, высоких ковровых шапках и сумками для подаяний в руках. В толпе шныряли оборванные ученики медресе.
Жаркое полуденное солнце пекло непокрытую голову Бенедикта, неумолчный шум, стоящий над базаром утомлял. Обливаясь потом, тяжело передвигая скованные цепями ноги, плёлся Бенедикт за своими хозяевами, держа в руках большую купленную ими дыню.
Наконец шум базара остался позади. И теперь их путь пролегал вдоль улиц с высокими глиняными глухими дувалами. Изредка в заборах встречались невысокие резные калитки. Завернув в маленький тупик, они подошли к низенькой двери, покрытой синей краской и кольцом вместо ручки.
В глубине просторного чисто выметенного двора, стоял призёмистый дом, сложенный из глиняных кирпичей. Крыша дома была покрыта слоями жёлтой глины и на ней топорщились пожухлые полевые травы. Журчала вода в неглубоком арыке. В тени виноградника висела клетка с перепёлкой. Возле тандыра на низкой скамеечке сидела пожилая женщина в просторном цветном платье и на низком маленьком столике раскатывала тесто. На стук дверей она повернулась, встала, приветствую мужа и тут же, увидев чужого, прикрыла лицо краем косынки, которой была обвязана голова, и концы которой спускались на шею и спину. Но прикрывая лицо, женщина увидела цепь на босых ногах Бенедикта и выпустила край косынки из рук.
– Кого это Вы дорогой Садруддин, привели?- недовольно проворчала женщина, оглядывая монаха. У неё было тонкое, худенькое, живое лицо, на котором быстро отражались все чувства. В сильно оттянутых мочках ушей качались большие серебряные серьги.
Садруддин – ока хоть и готовился всю дорогу, всё же чуть с ответом замешкался и Карим быстро пришёл ему на помощь.
– Мы купили Вам невольника. Теперь Вы будете отдыхать как знатная госпожа. – Да невольника. Вы же сами просили Рано,- опомнился Садруддин- ока.
– Невольника?- удивлённо протянула Рано – опа и схватившись за голову громко запричитала, - Вай- вай какие глупцы. Купили невольника, который толще хозяев. А сколько ему надо еды? А что он умеет делать? Где были Ваши глаза? У него белые руки. У него живот как бея. Вай- вай. Он же ни на что не годен.
Причитая Рано- опа размахивала скалкой, которую продолжала держать в руке. Несколько опасливо глядя на эту скалку, Садруддин – ока решил проявить твёрдость и прикрикнул на жену.
– Молчи женщина. Я так решил,- строго сказал он и поспешил укрыться в доме. Рано – опа глядя ему вслед хотела продолжить свои причитания, когда молчавший до сих пор Бенедикт с достоинством произнёс,
- Я умею читать на латыни,- и его добродушное лицо осветилось радостью. Женщина с открытым ртом повернулась к нему. Какое – то время они смотрели друг на друга. Маленькие быстрые чёрные глаза женщины и светлые безмятежные глаза невольника.
Потом женщина замахнулась на Бенедикта скалкой,- У шайтан.
Карим всё это время старательно сдерживал смех и наконец позволил себе улыбнуться, - Не сердитесь мама.
– Урус?- вдруг спросила женщина Бенедикта.
– Урус?- напрягся, стараясь понять Бенедикт,- А, вы спрашиваете русский ли я? Нет, я чех.
- Чех- мех,- перекривилась женщина,- Не знаю такое. А зовут как?
– Бенедикт.
– Язык сломаешь. Будешь Турдым, - и повернувшись она вернулась к своей стряпне, продолжая что – то ворчать себе под нос.
–Турдым. Разве это легче выговорить - удивился Бенедикт.
– Для неё привычней,- объяснил юноша,- Турдым в переводе- остался. А ты правда грамотный?
– Да я монах. Христианин.
– Как же ты стал невольником?
-….,- не зная, что ответить, Бенедикт лишь неопределённо пожал плечами.
Рано утром Рано – опа растолкала спящего на айване Бенедикта и сунув ему в руки веник заставила мести двор. Почёсывая то грудь, то затылок, зевая так, что возникала опасность, вывихнуть челюсть Бенедикт не спеша принялся за работу. Вдруг в тишине и прохладе утра раздалось чудесное пение. Нежный женский голос пел о любви.
О стройный станом кипарис, расцветший небывало,
Приди,- тоскует по тебе очей моих зерцало.
Пройтись бы мне вдвоём с тобой среди лугов свиданья,-
О, если бы твоя краса моим очам предстала!..
Спалили красоту всех роз горячим жаром пыла
Твои глаза и роза уст, пылающая ало.
Бенедикт бросив веник поспешил к дувалу и забравшись на изогнутый ствол яблони заглянул в чужой сад. Там он увидел юную красавицу. Её лицо сияло светом полной луны, над большими чёрными глазами изогнутые дуги бровей. Блестящие как вороново крыло волосы, заплетены во множество мелких косичек, которые рассыпались по стройным плечам. Бенедикт никогда и не видел такого количества косичек. Он загляделся и заслушался.
Неожиданный сильный хлопок веником по мягкому месту вернул его к действительности. Вздрогнув он съехал со ствола дерева и не удержавшись на ногах уселся рядом на землю.
– Ах ты ничтожный хвост шайтана, ах ты презренный сын собаки. Разве для тебя звучит соловьиное пение? Разве для тебя цветёт роза? Залез бесстыжий и смотрит на нежный цветок,- разбушевавшаяся Рано- опа всё не могла успокоиться, застав слугу подглядывающим за девушкой. Бенедикт встал добродушно почесал затылок и пожимая плечами произнёс,- Это не грех. А кто эта красавица, на которую мне нельзя и посмотреть?
– Неверный, разве ты не знаешь наших обычаев? Мужчине запрещено смотреть на чужих женщин. Впрочем,- Рано – опа задумалась, -Ты раб, невольник, не мужчина.
Услышав предположение, что он не мужчина Бенедикт сотворил на лице такое выражение, что стоящий на пороге дома Карим расхохотался.
Отсмеявшись, он сказал,
- Мама имела в виду, что невольнику дозволено бывать на женской половине дома. И женщины не будут прятать от невольника свои лица. А пела сейчас в саду Алтынгуль- золотой цветок. Правда, же она прекрасна, как пери из сказки. Как благоуханная роза.
– Да она красива. И пусть Ваша мама не сердится и не волнуется. Я мужчина, но я монах и дал тройной обет- бедности, послушания и целомудрия.
Карим уважительно качнул головой.
Жаркое азиатское солнце клонилось к горизонту. Всё живое готовилось насладится ночной прохладой. Зашелестели листья на деревьях, громче запел свою однообразную песню быстрый арык, в клетке, встрепенулась перепёлка. – Пить- пить – пить,- звонким голосом завела она. Бенедикт зачёрпывал старым тазом воду в арыке и разбрызгивал её рукой по чисто выметенному двору. Крупные капли падали на землю, прибивая пыль. В воздухе поплыл запах летнего дождя и тонкого аромата роз.
Маленькая калиточка открылась и во двор степенно вошёл худой пожилой мужчина, с седеющей бородой. Войдя, он с достоинством поклонился.
– Салям, хозяйка. Дома ли почтенный Садруддин- ока, да продлит аллах его годы?
– Салям- алейкум,- гостеприимно проговорила Рано- опа, прикрыв лицо краем платка,- Присаживайтесь на айван уважаемый Тогай. Турдым, что ты стоишь как истукан. Подложи гостю под бок подушек и позови хозяина. Скажи у нас гости.
Через несколько минут хозяин дома Садруддин – ока и его гость, сосед Тогай сидя на мягких подушках разговаривали. Первым делом Садруддин- ока стал задавать вопросы вежливости.
– Здоровы ли Вы? Здорова ли Ваша красавица дочь- Алтынгуль? Хорошо ли идут Ваши дела?
– Слава аллаху все здоровы. Надеюсь и от Вас услышать дорогой сосед, что всё в порядке в Вашем доме.
-Да благодарю. Последнее время много заказов. Работаем с Каримом не разгибая спины, не поднимая головы, пока калям не выпадает из онемевших пальцев. Но мы рады, что больше денег заработаем к свадьбе.
– Вот как раз о свадьбе я и зашёл поговорить.
И мужчины вполголоса начали спокойный неторопливый разговор о предстоящей свадьбе детей.
– Завари чай,- приказала Рано- опа Бенедикту, расстилая скатерть и расставляя фрукты и сладости. Повернувшись и увидев, что Бенедикт встал и не знает с чего начинать, рассерженная женщина, вполголоса привычно запричитала, всплеснув руками.
–– О обладатель самой пустой головы в Бухаре. Ничего он не умеет.
– Позвольте тётечка я помогу Вам и заварю чай,- раздался нежный голосок и Рано- опа расплылась в улыбке. Возле них стояла Алтынгуль. Нежное лицо девушки было прикрыто краем воздушного розового покрывала, так, что были лишь видны блестящие как агаты чёрные глаза, ровные дуги бровей, гладкий лоб. Две косы струились по спине и спадали ниже пояса.
– Помоги деточка. Помоги красавица. Купили слугу, который ничего не умеет. С утра до вечера должна его учить, - притворно пожаловалась женщина.
(Продолжение следует)
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Воскресенье, 04.11.2012, 16:09 | Сообщение # 7 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| (продолжение)
– Присядьте тётечка. Отдохните.
И Алтынгуль быстро ополоснула большой фарфоровый чайник. Положила в него щепотку заварки, залила кипятком и прикрыла толстой тряпкой, чтобы чай настоялся. Затем наливая понемногу в небольшие широкие чашки подала крепкий чай мужчинам. Всё у девушки выходило ловко и быстро. Присевшая на скамеечку Рано – опа с довольной улыбкой следила за девушкой, не забывая время от времени щипать Бенедикта за толстый бок. Но Бенедикт, не обращая на щипки внимание и лишь отодвигаясь от шипящей по- змеиному хозяйки, сияя своей непосредственной приветливой улыбкой, почёсывая затылок тоже любовался девушкой.
Из дома вышёл Карим и направился к девушке. Влюблённые остановились в стороне от всех, возле куста усыпанного благоухающими красными розами.
Юноша вполголоса что- то говорил. Девушка слушала скромно опустив глаза. Временами она быстро поднимала ресницы, такие длинные, что как поэтично говорится в персидских сказках, могла ими забросить себе за спину зёрна пшеницы. И тогда её яркие, чуть лукавые глаза шалуньи, мимолётно обжигали юношу. Ласково улыбаясь, всё с большей страстью шептал он слова любви.
Мужчины сидя на мягких подушках и попивая чай довольно переглядывались. Рано – опа перестала шипеть и даже пару раз добродушно толкнула Бенедикта в широкую спину: «Гляди мол».
– Соловей и роза,- мечтательным голосом прошептала женщина. Бенедикт соглашаясь кивнул, начиная привыкать к восточной витиеватости.
Тут Алтынгуль повела в сторону взглядом и увидев всеобщее внимание застыдилась, прикрыла глаза локтём. И чтобы отвлечь всех, произнесла:
- Какой хороший у Вас слуга. Как его зовут?
– Бенедикт,- ответил Карим.
– Хороший?!..- тут же опомнилась Рано – опа,- Бездельник! Единственное, что есть в нём хорошее, так это аппетит.
– Что Вы такое говорите, дочь моя. Я старательно выполняю все Ваши приказания,- неожиданно обиделся Бенедикт. Рано – опа от слов «дочь моя», на время потеряла способность говорить. Затем забыв про гостей, бросилась в сторону.
– За скалкой, что ли побежала?- задумчиво произнёс Бенедикт. Карим захохотал. А Алтынгуль поспешила следом за рассерженной женщиной.
–Я прошу прощения тётечка, что вмешиваюсь. Но не дайте гневу овладеть Вами. И если мне будет дозволенно сказать, то Ваш слуга кажется человеком добрым, сердечным. И знаете, он похож на неунывающего Ходжи- Насреддина. Вот посмотрите внимательней.
- Да – да,- поддержал её Карим,- Если ему подвязать бороду, одеть чалму, посадить на ослика…
- И добавить ума в самую глупую голову Бухары,- не упустила случая съязвить Рано- опа.
– Уверяю Вас хозяйка, что Вы ошибаетесь на мой счёт,- с достоинством проговорил Бенедикт и хотел добавить, что люди искали его благословения и целовали край рясы. Но тут он подумал, а не будут ли такие слова грехом гордыни. Ведь если Бог в наказание сделал его рабом, значит он ждёт от него смирения и терпения в посланных ему испытаниях. Впрочем, особых испытаний пока и не было. Карим относился к нему очень сердечно, Садруддин – ока – равнодушно. Рано-опа хоть и шумела, но проницательный Бенедикт видел, что на самом деле женщина она добрая и чувствительная.
– Позвольте узнать, кто такой Хаджи- Насреддин на которого я похож?
– Я расскажу всем свою любимую притчу, - проговорил Карим:
«Однажды на дороге Ходжу ограбили разбойники. Они отняли у него осла, отобрали деньги и начали его бить.
Наконец Ходжа не вытерпел и воскликнул:
- За что же вы меня бьете? Разве я не вовремя пришёл, или мало принёс?» Посмеявшись, каждый из присутствующих захотел рассказать свою историю о Ходже и долго в темноте ночи слышался разговор и тихий смех.
Жизнь похожа на зебру, считают многие. Белая полоса. Чёрная полоса. Через несколько дней произошло незначительное на первый взгляд событие, которым закончилась белая полоса в жизни этих двух семей.
В пустом переулке между высокими глиняными заборами было тихо. Слышалось лишь щебетание птиц в густой листве деревьев перевесивших свои ветки через дувалы. Выйдя из калитки Алтынгуль мела улицу перед домом и напевала. Мимо переулка проехал всадник. Секунду он наблюдал за склонившейся в работе девушкой и вдруг пришпорив коня вскачь влетел в переулок и оттеснил замечтавшуюся Алтынгуль от открытой калитки. Преградив девушке дорогу разгорячённым конём, всадник пристально всмотрелся в её лицо. Прикрыв лицо покрывалом, Алтынгуль бросалась то вправо, то влево стараясь обежать коня, и скрыться во дворе. Наконец стремительно метнувшись девушка вбежала во двор и захлопнув дверь, прислонилась к ней спиной. Её сердце колотилось.
Молодой джигит не торопясь развернул лихого гнедого коня и довольный покинул тихий переулок.
Утром Рано- опа подвела сурьмой брови так, что они сошлись на переносице, покрасила ногти и ладони рук хной, одела нарядное платье, на голову поверх косынки накинула халат со скрепленными позади рукавами и раздувающаяся от гордости, что её сопровождает слуга отправилась на базар. Следом за ней шёл Бенедикт. Его цепь верёвкой была подвязана к поясу. В руках у него была широкая, плоская плетённая корзина для покупок. Рано- опа попыталась заставить его нести корзину на голове, как это принято на Востоке, но вовремя поняла, что в таком положении Бенедикт не пройдёт и двух шагов не уронив содержимое в пыль.
- Неудачника и на верблюде собака укусит,- взмахнув руками в сердцах сказала женщина и примирившись с неуклюжестью невольника пошла вперёд, бросая по сторонам быстрые взгляды. Все ли видят, что позади неё идёт слуга.
Возвращаясь с покупками, они ещё издали услышали в переулке возле дома шум и крики. На секунду Рано- опа остановилась в ужасе прижав руки к сердцу. Затем бросилась вперёд к дому, Бенедикт побежал было за ней, держа корзину в руках. На ходу он споткнулся, упал. Покупки вывалились в жёлтую уличную пыль. Встав с колен Бенедикт почесал затылок. Но так как Рано – опа уже завернула за угол и не могла видеть, что произошло, Бенедикт быстренько собрал продукты, по возможности сдувая с них пыль. Когда он чуть виновато подошёл к дому, то увидел, что крики и плач раздаются со двора соседа Тогая. Возле калитки собрались соседи, обсуждая происходящее.
– Что случилось?- спросил Бенедикт у хозяйки. Та повернувшись чуть замешкалась с ответом с изумлением глядя на грязную корзину, но тут же забыла об этом.
– Беда. Ой беда. Алтынгуль увозят.
– Кто увозит?- удивился Бенедикт, ставя корзину на землю.
– Говорят, Тогай налоги не уплатил,- нерешительно произнёс кто-то.
– Да уплатил он. Точно знаю, что уплатил. Не в этом дело. Дочь его кому – то приглянулась. Вот и придрались. С ханами не поспоришь. Что захотят, то и возьмут у бедняка. Последнее отберут. Собачьи проклятия волка не трогают.
Из ворот показался высокий нукер держа в руках вырывающуюся и рыдающую Алтынгуль. Это был тот самый джигит, что напугал её. Второй нукер оттолкнул цепляющегося за него отца девушки. Женщины в переулке закричали, запричитали. Не обращая внимания, всадник перекинул девушку через седло, вставил ногу в стремя и тут его остановил Бенедикт. Он дотронулся до плеча джигита,
- Любезный брат мой, увозить насильно дочь от отца большой грех. Будь же милосердным. Оставь девушку. Она невеста. Она просватана. За такие грехи…
Во время неожиданной речи Бенедикта в тупике наступила тишина, все поразившись смелости невольника, перестали кричать и причитать. На мгновение, слушая замер даже всадник. Потом он увидел цепь на ногах говорящего, понял, что перед ним всего лишь раб и не говоря ни слова наотмашь с силой, ударил рукояткой плетки по голове Бенедикта. Бенедикт упал. Всадник вскочил в седло, взмахнул плетью. Конь сорвался с места и всадники исчезли словно их и не было.
Возле маленькой распахнутой двери остался сидеть на земле растерзанный, убитый горем старик- отец. Его чалма упала, пока он спешил за нукерами и непокрытая, стриженная седая голова казалась особенно голой и несчастной. В судорожно сжатой руке он держал прозрачный жёлтый платок дочери. Время от времени Тогай, словно не совсем понимая происходящее, подносил этот платок к глазам. Глядя на него, женщины ахали, вытирая глаза краями головных платков. Мужчины сочувственно качали головами. С разбитой головой, закрыв глаза лежал Бенедикт. Причитала и нелепо суетилась Рано- опа. Она то бросалась к дому, чтобы отнести корзину и взяв воды обмыть рану Бенедикту, то забыв что хотела, опять возвращалась к двери соседа. Оттуда она вновь бросалась к дому. И всё никак не могла выпустить из нервных рук опостылевшую корзину.
В таком виде всех их и застали вернувшиеся Садруддин- ока и Карим.
Услышав, что девушку увезли Карим пришёл в ярость. Его красивые глаза стали совершенно чёрными от бешенства и он бросился в погоню. Но на его пути встал отец.
- Отойдите отец, - задыхаясь от гнева проговорил юноша,- Я люблю и уважаю Вас, но Вы не сможете меня остановить.
– Я не останавливаю. Но куда ты бежишь? Разве ты знаешь путь? Зачем ловить ветер? - Садруддин – ока понизил голос,- Не надо всем знать твои планы. Войди в дом. Жди до вечера. Я узнаю, куда её увезли. Обещай, что ты дождёшься меня.
Не отвечая, несчастный юноша, стоял сжимая и разжимая в бессильной ярости кулаки. Но уважение к отцу, к его уму и рассудительности наконец перевесило. Карим вбежал в калитку, бросился на айван, уткнулся лицом в потёртую курпачу и замер.
Садруддин – ока помог встать Тогаю,
- Кто может спорить с судьбой. Значит, не суждено нам быть родственниками,- печально сказал он отцу девушки, но так чтобы слышали все соседи и проводив Тогая тихо закрыл за ним калитку.
Войдя в свой двор и прислонившись спиной к закрытой двери мужчина смотрел, как жена перевязывает слугу, как не шевелясь лежит на айване сын.
– Не выпускайте его из дома до моего прихода,- прошептал Садруддин заплаканной Рано и Бенедикту,- Огонь любви лишает влюблённых разума и толкает их совершать ошибки. Тихо приоткрыв калитку и увидев, в образовавшуюся щель, что соседи разошлись, и в тупике никого нет, мужчина быстро вышёл из дома.
Вернулся Садруддин – ока вечером. Во дворе дома стояла траурная тишина. Рано –опа сидела на своей низенькой скамеечке и тихо раскачивалась время от времени бросая жалеющие взгляды на сына. Бенедикт с головой обвязанной тряпкой, поджав ноги сидел на краю айвана возле продолжающего лежать ничком Карима и что – то шептал. Подойдя к айвану Садруддин- ока тихо произнёс,
- Пойдём в дом сынок. Карим не шевельнулся.
– Я знаю, где девушка.
Он не успел договорить, как юноша вскочил и быстро спросил,
- Где? Его чёрные глаза горели, он весь дрожал от нетерпения. Садруддин – ока опасливо оглянулся и приложил палец к губам,
- Тихо. И у дувалов могут быть уши. Пройдёмте в дом.
Плотно прикрыв дверь Садруддин – ока устало опустился на ковёр возле низенького стола.
– Алтынгуль отвезли в загородный дворец Махмуд – хана.
– Разве Махмуд – хан вернулся из своего похода,- встряла Рано- опа.
– Его возвращение ожидают через три дня. Не знаю точно, но думаю, что кто- то из его нукеров решил сделать ему подарок к приезду. Или расплатиться ею за долг.
– Это моя невеста. И я не уступлю её. Я выкраду её,- затрясся от бешенства Карим.
– Сынок, Каримджон, забудь об Алтынгуль,- сказала Рано- опа, - На свете много красивых девушек. Я сосватаю тебе…,- она не договорила, натолкнувшись на неожиданно жёсткий взгляд сына.
- Я люблю эту девушку и она любит меня. Она моя.
– Нет слов. Она чудесная девушка, но кто может спорить с ханами. Твоё упрямство принесёт тебе лишь гибель.
– Зачем мне жизнь, если нет любви,- и прекращая разговор Карим встал, поклонился родителям,- Спасибо Вам за всё, но теперь у меня будет другая жизнь и неизвестно встретимся ли мы когда – нибудь.
– Остановись на минуту,- проговорил молчавший всё это время отец. Он встал подошёл к стене и откинул занавеску. За ней в стене была ниша, в которой хранились подушки и одеяла для сна. Сунув руку в глубь ниши, под подушки, Садруддин – ока достал старый кожаный кошелёк и подойдя к Кариму протянул кошелёк ему.
– Возьми сынок. Здесь деньги, которые я собирал тебе на свадьбу. Хотел, чтоб всё было, как у людей. Калым, жирные бараны для плова, подарки невесте,- он помолчал. Я не настолько стар, чтобы не помнить, что такое любовь, - при этих словах Рано – опа опустила голову,- Здесь хватит денег на двух лошадей. Выкради Алтынгуль и увези её в степь, к моему брату. Он поможет.
Там где кончались кривые и глухие улицы городской бедноты застроенные жалкими хижинами, за городской стеной вдали от шума и посторонних глаз стоял загородный дворец Махмуд – хана. Его окружали глухие наружные стены. Ниша входа пышно украшена кирпичами с голубой глазурью. Высокие деревянные ворота покрыты искусной резьбой.
Ближе к полудню возле ворот остановилась толстая женщина, с большой корзиной, которую она держала в руках. На женщине широкое длинное яркое платье, сильно набелённое лицо скрыто под платками. Открытыми остались лишь странно светлые глаза и густо насурьмлённые брови. Узнать в этой женщине Бенедикта было невозможно. Но это был именно он.
С трудом сдерживая нервную дрожь Бенедикт постучал в ворота. На стук вышёл воин и настороженно выжидая посмотрел на женщину. Увидев воина в кольчуге, шлеме, с копьём в руках и саблей у пояса Бенедикт помертвел. Он уже явственно чувствовал холод острой сабли на своей шее и в смятении не мог говорить.
– Чего тебе женщина? Зачем ты потревожила покой ханского дворца?- сурово спросил охранник. Бенедикт, с трудом проглотил комок в пересохшем горле.
– Меня прислал купец Фатхулла. Я принесла сладости женщинам хана.
– Что- то я не слышал о таком купце.
– О, мой хозяин молод. И недавно открыл лавку в торговых рядах. Позволь мне пройти и угостить красавиц. Я уверена они будут довольны,- и Бенедикт быстро вложил в руку охранника золотой дирхем. Охранник чуть хмыкнул, оценив стоимость монеты, которая сразу и незаметно исчезла.
– А ты наверное тоже любишь сладости. Ишь как тебя разнесло,- пришёл в благодушное настроение охранник и показывая своё расположение ущипнул Бенедикта за бедро. Бенедикт едва не упал. С трудом удержав на лице улыбку, он произнёс,- Ах ты негодный шалун.
Довольный охранник ушёл, закрыв дверь. Время тянулось бесконечно. От страха Бенедикта то обдавало ледяным холодом и он начинал стучать зубами несмотря на летний зной, то бросало в жар и пот струился по его спине и бокам, проступал крупными каплями на покрытом белилами лице. Всё – же муки ожидания подошли к концу. Дверь в воротах открылась и охранник поманил Бенедикта. Прощаясь с жизнью, Бенедикт вошёл внутрь.
Одетый в нарядный халат безбородый евнух с огромной чалмой на голове, детским голосом потребовал показать, что Бенедикт принёс. Он почти обнюхал всё в корзине, затем подозрительно оглядел Бенедикта и тому показалось, что евнух принюхиваясь чувствует его терпкий мужской пот. Но евнух приказал следовать за ним и пошёл вперёд. У Бенедикта упало сердце. Он сам вызвался отнести сладости и попытаться увидеть Алтынгуль, но где – то в глубине души, не признаваясь даже себе, надеялся, что корзину у него заберут, а самого его прогонят, и он сможет сказать, Кариму что ничего не вышло.
Двигаясь теперь вслед за евнухом по запутанным, непонятным коридорам дворца, Бенедикт удивлялся и ужасался. Да как же он мог на такое решиться. Пробравшемуся в гарем мужчине обязательно отрубят голову. И чем дальше шёл Бенедикт по переходам дворца, тем яснее чувствовал, что выхода ему отсюда не будет. Оставалось лишь горячо молится, что Бенедикт и делал.
Вскоре они вошли в сад. Развесистые деревья давали благодатную тень. Струи фонтана освежали воздух. Благоухали кусты роз. В ажурных беседках на роскошных бордовых коврах среди шёлковых подушек отдыхали женщины и играли дети. Бенедикт старался не смотреть по сторонам и лишь поставив корзину на стол, откинув скатерть в которую она была завёрнута, он расставляя на столе чаши с засахаренными фруктами, орехами сваренными в меду, пирожками начинёнными финиками, миндальным печеньем и другими сладостями, над которыми целый день колдовала Рано – опа, позволил себе оглядеться.
Алтынгуль сидела на краю бассейна. Её чёрные косы были обвиты жемчужными нитями. Из под длинного шёлкового платья выглядывали маленькие ножки в бархатных туфельках. Тонкие лодыжки изящно обхватывали золотые браслеты. Юная красавица грустно и безучастно смотрела на воду.
Как же привлечь внимание девушки? Бенедикт, с трудом преодолел в себе желание по привычке почесать в затылке. Но рядом стоял внимательный евнух, ожидая когда женщина расставит сладости и пойдёт прочь. Бенедикт выставил на стол последнюю чашу взял корзину и кланяясь евнуху, словно случайно стал отходить в сторону бассейна. Он решил, уходя пройти рядом с бассейном и, даст Бог, обратить на себя внимание девушки. Наконец повернувшись, он двинулся к выходу. Проходя мимо Алтынгуль, он словно невзначай споткнулся и упал на колени, почти задев девушку.
– Что с Вами тётушка?- участливо спросила Алтынгуль, наклоняясь к женщине. – Голова закружилась. Прикажи красавица подать воды.
На мгновение от голоса Бенедикта Алтынгуль задумалась, что-то припоминая, потом повернула голову и попросила сидящую рядом с ней старую рабыню подать воды. Недовольно что – то ворча рабыня пошла выполнять приказание. Её ворчание на минуту отвлекло евнуха. Он отвернулся от Бенедикта и тот сразу решившись зашептал.
– Это я Бенедикт. Не показывай виду, что ты меня знаешь. Сразу, как стемнеет, выйди в сад. Карим будет ждать тебя у восточной стены.
Даже выйдя живым из ворот дворца Бенедикт не верил чуду и шёл ежесекундно ожидая погони или грозного окрика. Окончательно он пришёл в себя лишь в городе, присев на корточки возле большого хауза и опустив руки в его прохладную воду. Ему очень хотелось умыться и смыть с себя страх, но он помнил о сурьме и белилах, о своём женском наряде и встав поспешил домой.
Ближе к вечеру, из Караульских ворот Бухары медленно вышёл торговый караван. Важно вышагивая, верблюды шли друг за другом. Их длинные тени двигались сбоку по жёлтой дороге. Пышные кисти нарядно раскачивались на узде первого верблюда. Небольшой колокол позвякивал на шее последнего. Тяжёлые тюки навьюченные на животных покрывали полосатые паласы.
Вместе с караваном стараясь не привлекать к себе внимание, выехали два всадника и не спеша двинулись по дороге. Карим сидел в седле ловко и уверенно, Бенедикт неуклюже заваливался то вперёд, то назад. С наступлением темноты они повернули в сторону, незаметно добрались до дворца Махмуд – хана и притаились в небольшом овраге недалеко от восточной стены.
Вдоль глиняных, словно гофрированных стен дворца, ходили охранники. Двое из них встречались как раз в центре стены, перекидывались парой слов и расходились в стороны. Один шёл вдоль стены влево, заворачивал за круглую угловую башню и шёл ещё какое –то время до встречи со стражей у ворот. Охранник двигающийся вправо тоже скрывался за углом. И какое – то недолгое время возле стены никого не было. А затем охранники возвращались. Вот эту недолгую минуту и хотел использовать Карим. Как только в очередной раз стражники скрылись за поворотом, он встал и держа в руках длинную прочную палку бегом приблизился к стене и легко оттолкнувшись взлетел на стену. Но когда он опустился на неё, раздался довольно сильный звук удара.
Бенедикт зажмурился, ему показалось, что такой стук должны были услышать не только охранники, но и жители города. Карим подтянул вверх палку, перенёс её через забор. Потом и сам исчез за стеной. Из- за углов показались стражники. Они встретились и разошлись, ничего не заметив. Бенедикт облегчённо вздохнул и приготовился ждать. Вдруг он услышал лёгкое шуршание. Ужас ледяной рукой сдавил горло. Зашуршало с другой стороны. Бенедикт быстро повернул на звук голову, но увидеть что – либо в кромешной тьме чёрной южной ночи было невозможно и это лишь усиливало панический страх,
- Здесь же водятся ядовитые змеи и ещё более ужасные скорпионы. Господи спаси и помилуй. Ну как это случилось, что я самый безобидный, самый тишайший монах участвую в краже девушки?
Спрыгнув в сад, Карим прислушался, затем скользнул за ствол дерева и затаился, ожидая и моля, чтобы Алтынгуль появилась раньше, чем взойдёт луна, иначе при лунном свете им не удастся уйти незамеченными. Ночную тишину сада нарушал шелест листвы и убаюкивающее журчание фонтана. Высоко в чернильном небе, просвечивая сквозь ветви деревьев, горели далёкие созвездия.
Наконец он услышал негромкие голоса. Приближались двое- Алтынгуль и старая рабыня. Карим предвидел, что Алтынгуль придёт не одна и приготовился к этому.
– Что это за прихоть,- ворчала рабыня,- Гулять в темноте.
– Я не могу заснуть. Мне душно в комнате. Может быть прохладный ветер остудит мою голову и поможет заснуть,- отвечала девушка, слегка дрожащим голосом.
– Не нравится мне всё это,- засомневалась вдруг старуха,- Пойдём назад или я крикну стражу.
Они как раз прошли мимо дерева, за которым стоял Карим. Он неслышно выскользнул из- за дерева и зажал старухе рот.
–Тихо бабушка. Я не причиню Вам зла,- и он впихнул в рот рабыне приготовленный платок. Не имея возможности кричать, старуха лишь бешено вращала глазами. Связав женщине руки и ноги Карим осторожно спрятал её в кустах жасмина. Затем юноша взобрался на стену и притаился там ожидая ухода стражников. Алтынгуль была лёгкой как птичка, и всё же втянуть её на забор было не просто. Находясь на верху стены девушка зацепилась бархатной туфелькой за выступ. Туфелька соскользнула с ноги девушки и осталась на кромке стены. Снимать её оттуда не было времени. Охрана могла появиться в любую минуту. Карим спрыгнул со стены, поймал прыгнувшую ему в руки девушку и пригнувшись они помчались за низкий холм, где ждал их монах.
Задыхаясь упали на землю рядом с Бенедиктом. Но надо было спешить. Юноша помог девушке взобраться на коня и повернулся к Бенедикту.
– Прощай Бенедикт. Я очень привязался к тебе. Спасибо тебе за всё,- тепло произнёс Карим.
– Прощай Бенедикт, - тихо повторила Алтынгуль.
– Прощайте и спешите. Да будет легка ваша дорога.
Карим птицей взлетел в седло и ведя на поводу лошадь девушки двинулся в непроглядную ночь. Сначала был слышен стук подков по каменистой степи, но вскоре и он затих. Бенедикт остался в ночи один.
Не вовремя подувший ночной ветер подтолкнул висевшую на заборе бархатную туфельку Алтынгуль и она равнодушно упала на землю перед опешившими на мгновение воинами охраны. Один из них поднял туфельку повертел её в руке, подняв голову взглянул на забор и поднял тревогу. Вдоль забора забегали люди с горящими факелами в руках. Замелькали огни в саду. Из ворот выехали всадники и группами помчались в разные стороны.
Забыв про змей и скорпионов, Бенедикт отполз подальше в степь и пользуясь темнотой поспешил в сторону городских ворот. Возле закрытых на ночь ворот всегда ночевали опоздавшие путники. И можно было найти себе место у дымного костра и подрёмывая дождаться утра. Утром ворота откроют и он вернётся в город. Главное успеть добраться до ворот и смешаться с бедняками. Ещё никогда в жизни Бенедикт так не мечтал о том, чтобы луна не взошла. Но она вылетела на небосклон так стремительно, словно вырвалась из чьих – то рук. Её свет залил окрестности. Бенедикт прибавил шаг.
Вдруг он услышал догоняющий его стук копыт и грозный окрик,- Стой! Бенедикт остановился сразу,- будто налетел на столб. Облизав языком мгновенно пересохшие губы и с трудом подавив в себе желание броситься бегом вперёд, медленно повернулся. Его нагонял молодой джигит. Прямые широкие плечи воина обтягивал савут- кольчуга из клёпанных колец. Руки от локтя до кисти защищали стальные наручи. На голове всадника богатый шлем с наносником и наушами, украшенный золотым рисунком. Воин приблизился и Бенедикт с тихим ужасом узнал твёрдое, словно из меди отлитое лицо, ударившего его нукера.
Но, кажется тот Бенедикта не признал. Прижимая руки к груди, как он видел, это делали бедняки, Бенедикт кланялся и старался пониже опустить голову.
– Кто ты? Куда идёшь?- горячий конь гарцевал вокруг Бенедикта. Толстая коса лежала на спине воина. Золотая серьга поблескивала в ухе.
–Турдым. Турдым я. Иду в город…,- тут Бенедикт замешкался, не зная откуда он может идти. Но воин словно и не слушал его, пристально разглядывая.
– А ведь я тебя знаю,- жёстким голосом проговорил воин,- Ты раб, что осмелился учить меня, когда я увозил девушку. И что же ты делаешь здесь у дворца Махмуд- хана в ночь когда девушка исчезла? И почему на твоих ногах нет цепей? Молчишь. Ну ничего «джандар»- палач хана сумеет заставить тебя говорить.
Тут Бенедикт окончательно потерял голову, иначе разве бы он побежал, глупо пытаясь ускользнуть от всадника на лошади. Полный неуклюжий он мчался, переваливаясь на коротких ногах, когда аркан брошенный ловкой рукой воина захлестнул его шею и свалил на землю. Вцепившись руками в волосяной аркан Бенедикт старался не дать задушить себя. Недобро усмехаясь, всадник спрыгнул с коня, наматывая на руку верёвку.
– Ах ты жалкий червяк. Ты думал, что сможешь убежать от Мансура.
Бенедикт с трудом приподнялся и встал на колени. Его одежду покрыл слой пыли. Лицо ободралось о мелкие острые камни. Он провёл дрожащими руками по ссадинам лица. И… камень в его кольце неожиданно блеснул. Мансур удивился. Что за камень может так блистать на руке невольника? Он сделал шаг к Бенедикту, схватил его за руку и молча снял кольцо. Бенедикт повалился на бок. Не обращая внимание на упавшего, Мансур спокойно одел кольцо на третий палец левой руки. Полная луна протянула свой тонкий серебряный луч и он ярко сверкнул в лиловом камне, притягивая взгляд. Из прозрачной глубины камня появился глаз и придвинулся к лиловой поверхности. Не отрываясь смотрел Мансур на это чудо. Потом на мгновение зажмурился.
* * *
Бенедикт открыл глаза. Прямо перед собой он увидел некрашеную доску со следами старых жирных пятен.
– Откуда в степи доска? И где воин? Он повернул голову в сторону и увидел, что лежит на полу в харчевне «Кабанья голова». А доска над ним это скамья захватанная руками обедающих посетителей, которые использовали её нижнюю поверхность вместо салфеток. Бенедикт сел прислонившись к скамье. С удовольствием огладил руками грубую шерсть рясы. Улыбнулся Катержине, которая подала ему воды, сочувственно качая головой.
– А где твоё кольцо?- спросил подошедший Войтек, глядя на руку монаха. Бенедикт долго смотрел ему в лицо, словно не понимая слов.
– Ну чего молчишь святой отец? Где кольцо? Под стол что ли закатилось. Эй ты,- приказал он мальчику на побегушках,- Лезь под стол ищи кольцо.
– Нет здесь никакого кольца,- сказал мальчик из под стола.
– Ищи. Не то выпорю.
– Нет кольца,- захныкал ребёнок.
– Не надо пороть, любезный брат мой. Каждое существо, до тех пор пока оно существует должно быть добрым, так учил Блаженный Августин. Да и мальчик прав,- тихо произнёс Бенедикт,- Нет кольца. Незачем искать и сожалеть о потерянном.
Поднявшись с пола, Бенедикт направился к выходу из таверны. Возле двери он оглянулся. Широко расставив ноги и уперев крепкие руки в бока, ему вслед недоумённо смотрел Войтек. Милая Катержина сама пила принесённую монаху воду, продолжая сочувственно улыбаться. Из под стола выглядывало удивлённое лицо мальчика. Сложив вместе ладони, благожелательно улыбаясь Бенедикт произнёс: «Никогда не отчаивайтесь в милосердии Божием» - и вышёл.
Он шёл вдоль улицы. Тихо шуршала его ряса, стучали деревянные подошвы сандалий, ветер чуть пушил светлые волосы вокруг тонзуры и они светились как ореол. На углу улицы Бенедикт ещё раз оглянулся, накинул на голову капюшон, завернул за угол и навсегда для нас исчез. Кроткий и смиренный, странствующий монах францисканец- «свободный как птицы небесные».
(Продолжение следует)
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Воскресенье, 04.11.2012, 22:38 | Сообщение # 8 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| Мансур.
От неожиданно ярко сверкнувшего в лунном свете камня Мансур непроизвольно закрыл глаза и кажется тут же их открыл. Но ночи уже не было. Его ослепил блеск летнего дня, полыхнули в лицо жарким зноем солнечные лучи, оглушил шум огромной толпы. Он стоял на арене посыпанной сверкающим серым песком и видел величественную картину окружающего его цирка. Со всех сторон вверх поднимались каменные круги скамеек. Лестницы радиусами сходились к центру и прорезали эти каменные круги на равные части. Внутри цирка по всей его окружности возведён парапет. По его верхнему внутреннему краю шли гладкие легко поворачивающиеся валики. Вдоль каменного парапета пролегал ров, наполненный водой и огороженный железной решёткой.
Казалось, всё население Рима собралось в этом цирке. Здесь были всадники и патриции, важные матроны и солдаты, плебеи и весталки.
Нижние ряды ближе к арене заполнили полноправные римские граждане в белоснежных тогах и нарядно одетые богатые римлянки, которые поверх нижней туники одели столы со множеством складок, плиссированными шлейфами и разноцветными вышивками по краю. Иные завернулись в длинные плащи – паллы переливающие разными оттенками бледно-лилового, жёлтого, зелёного.
Выше шли ряды занятые всадниками и воинами.
Еще выше уже не мраморные, а деревянные скамьи и галерею стоячих мест занимала обычная публика - разношёрстная и шумная.
Мелькали тысячи оживлённых, весёлых лиц. Слышалась беззаботная болтовня, шутки, смех. Сквозь натянутый над ареной огромный навес из цветной ткани проникали солнечные лучи и пёстрыми бликами играли на лицах.
Не двигаясь с места Мансур медленно обвёл взглядом все четыре яруса рядов. Переливы ярких красок, мелькание довольных лиц кружило голову. Его взгляд опустился ниже, на арену и увидел тех, чьи лица были контрастом всеобщему радостному возбуждению.
Эти люди в просторных длинных одеждах стояли на коленях, со сложенными перед грудью руками. Их строгие отрешённые лица были обращены к небу. Они неистово молились, закрывали в молитвенном экстазе глаза и не вытирали текущих по щекам слёз.
– Что это сон, мираж? - спрашивал себя Мансур, продолжая внимательно осматриваться вокруг, ничем не выдавая своего растущего напряжения, удивления, даже растерянности.
Вдруг среди весёлых возгласов зрителей и горячих молитв на арене послышался странный железный скрежет и скрип. Услышав этот скрип молящиеся задрожали, теснее придвинулись к друг другу. Гул многотысячной толпы стал спадать. У просторных клеток, находящихся под местами для зрителей, убрали железные решётки и из них спокойно стали выходить… дикие звери. Отливая песочно- жёлтой шкурой, пушистой чёрно- коричневой гривой на арену величественно вышёл лев. За ним ещё один и ещё. Поворачивая массивные головы, львы осматривались. Их ноздри шевелились втягивая воздух арены. Вслед за львами гибко прогнувшись, выпрыгнули пятнистые леопарды, чёрные пантеры, тигры.
Внутренне холодея смотрел Мансур на свободно разгуливающих зверей, на продолжающих стоять на коленях молящихся и понимал, что это- казнь. В восточных ханствах такие расправы были не редкостью. И некогда было думать, как и за что он попал в число наказуемых. Теперь ему стали понятны назначение парапета, рва с водой и гладких валиков.
При появлении хищников люди стоящие на коленях стали молиться с ещё большей силой, с ещё большей пылкостью осенять себя крёстным знамением, с ещё большей надеждой устремлять глаза к небу. Слышались страстные восклицания
– Господь Всемогущий укрепи мои силы!
– Отдаёмся мукам и смерти во имя тебя!
– Это наш страшный путь на Голгофу.
Они обнимались, старались поддержать друг друга в надвигающейся смерти, дрожали телом, но не душой, уповая на Бога.
Хищники медленно, но неотвратимо приближались. Для большего эффекта раздалась музыка. Один из львов выделяющийся своей золотистой гривой, подняв голову издал грозный рык. Услышав такой рык в джунглях, многие животные просто теряют способность двигаться. Зрители восторженно ахнули и содрогнулись от остроты ощущений. Прекрасный экземпляр зверя. Какие лапы, клыки.
Чудесно сидеть не подвергая себя риску и наблюдать за теми кто на арене, на кого надвигаются эти страшные звери, чьё тело сейчас будут рвать эти острые клыки, чьи предсмертные конвульсии будут грубым развлечением.
Но не все молящиеся были способны выдержать приближение зверей. Одна из молодых женщин, после звериного рычания вскочила и побежала в сторону Мансура. Она бежала как безумная, спотыкаясь и падая. В ужасе оглядывалась на льва и поднявшись опять бежала на подламывающихся ногах. Покрывало с её головы упало и осталось лежать на арене. Волосы цвета пшеницы выбились из причёски и рассыпались по плечам. Белая туника разорвалась. Стройные ноги в кожаных сандалиях посерели от прилипшего к ним песка.
Проследив холодными жёлтыми глазами за бегущей женщиной лев, не спеша, легко пружиня на лапах, пошёл за ней. Его мощные мышцы упруго двигались под кожей. Увидев это женщина метнулась, наткнулась на стоящего Мансура и обессилено упала к его ногам. Сжавшись в комочек, она обхватила ноги воина. Сквозь мягкую кожу сапог Мансур чувствовал её тонкие руки. Они тряслись и всё сильнее сжимали его ноги. Сжимали как последнюю в жизни надежду. Наклонившись, Мансур приподнял женщине голову и взглянул в лицо. Его руки коснулись шёлка её волос. Синие глаза девушки, с расширенными страхом чёрными зрачками, полыхнули навстречу воину страстной мольбой и пронзили сердце Мансура острым чувством непривычной жалости. Его рука восточного головореза могла не дрогнув снести голову кому угодно, а тут беззащитные, цепляющиеся за его сапоги руки вызвали, целую бурю в сердце.
Одним движением сильных рук Мансур подхватил девушку, вскинул себе на плечо. Так на азиатских базарах торговцы носят свёрнутые в рулон ковры. Тело девушки бессильно повисло, светлые волосы касались арены. Придерживая девушку рукой, Мансур стал медленно отступать к парапету. В его правой руке появился меч. Зрители завизжали от негодования. – Куда он отступает? Не прячься! Мы что пришли посмотреть на труса?!
Между тем на арене, там где стояли молящиеся началось страшное. Львы, которых специально раздражали хлопаньем кнута, подталкивали острыми шипами и ранили зажжёнными стрелами, бросились на людей. Несчастные инстинктивно вытягивали навстречу зверям руки, пытаясь хоть как – то защититься. Но что для острых хищных зубов слабые руки. Одним движением мощных челюстей рвались целые куски трепещущей плоти, вспарывались животы, вырывались сердце, печень, разгрызались головы. Летели в стороны кровавые брызги, впитывались в песок.
Взвившийся в воздух леопард молниеносно бросился на одну из стоящих на коленях женщин и вцепившись в горло задушил её. Повалившись набок и сдавливая на шее жертвы зубы леопард бил по её телу сильными задними ногами и издали казалось кошка играет. Задушив женщину, зверь потащил её по арене. В природе леопарды затаскивают свои жертвы на деревья. Но здесь деревьев не было и зверь раздражённо таскал труп, время от времени встряхивая его как куклу. Он попытался вскочить на парапет, но гладкий валик, повернувшись, столкнул леопарда вниз. Разъярённый рычал он на зрителей и угрожающе бил лапами по песку.
Вскоре там, где прежде молились, образовалось сплошное кровавое месиво. Растерзанные, умирающие, корчившиеся в агонии люди душераздирающе кричали. Запах свежей крови будоражил хищников, опьянял, дурманил зрителей. С жадным порочным любопытством всматривались они в агонию мученической кончины.
Опустив девушку возле парапета, Мансур повернулся лицом к приближающемуся льву и сделал несколько шагов ему навстречу. Его суровое неулыбчивое лицо казалось отлитым из меди. Густые брови сдвинулись. От плотно сжатых зубов резче обозначились высокие скулы. Небольшие глаза с азиатским разрезом напряжённо прищурились. Тяжёлый квадратный подбородок решительно выдвинулся вперёд. Железная кольчуга, наручи, шлем блестели в солнечных лучах. Толстая коса лежала на спине воина. Золотая серьга сверкала в ухе. Он был странным, чужим, необычным для арены римского цирка.
Зрители переговаривались.
– Новый гладиатор? Кто он? Откуда?
Крепко расставив ноги в сапогах с загнутыми носами, опустив руку с мечом, Мансур ждал приближение зверя. Лев не спешил. Он словно осматривал территорию. Несколько шагов вправо величественным, королевским шагом. Несколько влево. Сильный красивый зверь со шкурой песочного цвета с роскошной золотой гривой. Наконец он остановился. Его отделял от Мансура один прыжок. Жёлтые безжалостные глаза льва не мигая уставились на воина. Хвост с кисточкой на конце начал бить по бокам. Глаза воина без трепета встречали взгляд зверя. Девушка за спиной Мансура встала на колени, сложила перед грудью руки, подняла глаза к небу и быстро непонятно, горячо зашептала молитвы. Льва раздражали упорные глаза Мансура. Он стал злиться. Его хвост бил всё быстрее. Лев открыл пасть и его рык вновь прокатился по цирку. Два огромных клыка торчали в открытой пасти, как два ножа. Зрители замолчали и подались вперёд желая ничего не пропустить из поединка зверя и человека. Ощерив пасть, лев прыгнул.
Мансур сделал стремительный шаг навстречу, до боли сжав двумя руками выставленный остриём вперёд меч. Все три метра длины зверя и вес больше ста килограмм свалились на воина. Воин упал, исчез под львом. Оскаленная морда почти достала до девушки.
Девушка дико закричала, съёживаясь в комок. Лапы льва протягиваясь к девушке, били по песку поднимая облака серой пыли, царапали его когтями. Зрители привстали. Вдруг по могучему телу льва пробежала судорога и он замер. Из под тяжёлого тела с трудом выбрался Мансур, весь с головы до ног в крови зверя. Пошатываясь встал. Девушка не веря своим глазам заплакала. По трибунам пронёсся восхищённый рёв. Убить льва одним ударом. Славно. Славно.
Хотя часть избалованных зрелищами римских зрителей тут же начала утверждать, что венатор, специально обученный для этого гладиатор мог справиться так же быстро, но куда эффектнее. Высшим шиком у венаторов считалось умение накинуть на голову льва или леопарда плащ, замотать его, а затем убить зверя ударом меча или копья.
Но другая часть зрителей, особенно римлянки, пленённые мужественной красотой воина, его необычным видом, очарованные тем, как он вскинул на плечо девушку, спасая её, решили, что новый гладиатор достоин награды и на арену полетели деньги, украшения, дорогостоящие безделушки.
Но с убийством льва опасность для Мансура не миновала.
С ленивой грацией сильного хищника, мягко переставляя гибкие лапы, к нему приближалась пантера. Гладкая чёрная шерсть её лоснилась и блестела. Казалось убитый лев лежащий у ног воина, должен был отпугнуть чуткого осторожного зверя, но видимо тяжёлый запах крови витающий над ареной, лёгкость добычи совершенно опьянили пантеру, а крики, удары хлыстом сделали её более агрессивной.
Подойдя ближе, зверь чуть присел на задние лапы и было видно как напрягаются под чёрным бархатом шкуры пружинистые мышцы готовясь к прыжку. Мгновение и огромная кошка в бешеном скачке пронеслась в воздухе. Мансур сумел удержать в руках меч под тяжестью льва. Пантера была меньше царя зверей, но и воин уже устал. В прыжке ударом лапы пантера выбила меч из рук воина, но не успела сомкнуть клыки на шее. Безоружный воин откатился в сторону. Разъярённая пантера бросилась вновь и вцепившись друг в друга воин и зверь покатились по арене. Зверь грыз Мансура, его зубы ломались о железо кольчуги и ломали её прокусывая и впиваясь в тело. Навалившись всей тяжестью, зверь стремился вцепиться человеку в горло. Его зубы были уже у лица воина, шипящее дыхание обдавало смрадом. Двумя руками Мансур растягивал пасть зверю и по его пальцам текла кровь. Силы его слабели, челюсти сближались. Вот они сомкнулись на левой руке, заскрежетав о сталь наручи. Уже казалось, что победитель льва будет растерзан пантерой.
Весь окровавленный из последних сил Мансур сумел выхватить небольшой кинжал и всадить его в шею зверя. Пантера ослабила хватку. Мансур бил и бил кинжалом пантеру, дико рычал словно сам был хищным зверем. Кровь чёрной пантеры брызгала и смешивалась с кровью воина. А он всё не мог остановиться. Наконец Мансур опомнился. Повернул голову, посмотрел на девушку. Встретил её синий взгляд. Она смотрела на него с таким же страхом и ужасом, как прежде на льва. Мансур попытался ей ободряюще улыбнуться, но губы словно застыли и не двигались. Он с трудом поднялся с колен на ноги и встал, сжимая в руке кинжал с которого на серый песок капала кровь. Перед ним, распростёртые, лежали два убитых зверя- огромный лев и чёрная пантера. Зрители ревели в восторге, скандировали,
- Освободи его. Освободи его.
Продолжая стоять, Мансур обводил взглядом трибуны. Вышедшие рабы в высоко подпоясанных серых туниках и сандалиях с обмотками пиками и крючьями стали загонять зверей обратно в клетки. Сытые звери лениво огрызались, раскрывая испачканные в свежей крови пасти.
К Мансуру подошёл эдитор. Распорядитель играми был недоволен. Дикие звери стоили дорого. А этот неизвестно откуда взявшийся гладиатор убил сразу двоих.
– Император хочет говорить с тобой,- сказал он. Мансур медленно повернулся в направлении подиума, где на мраморном кресле сидел император.
– Подойди ближе, - прошептал на ухо эдитор. Мансур посмотрел на этого человека. Вложил кинжал в чехол. Подобрал меч и спрятал его в ножны. Подошёл к девушке, взял её за руку, поднял с колен и повёл за собой. Девушка не сводила с него глаз.
Подойдя к императору Мансур низко поклонился прижав руки к сердцу.
– Кто ты?- капризно поджимая губы спросил император.
– Я Мансур. Воин Махмуд – хана.
- Мансур. Странное имя. Никогда не слышал.
- Моё имя в переводе с арабского значит победитель.
– А так ты араб?
– Нет, я из гордого тюркского племени барласов.
Императору уже наскучили незнакомые слова. Он обвёл взглядом своё окружение, - Мой народ просит для тебя свободы,- и император величественно повёл рукой показывая на трибуны,- Отпускаю тебя и девушку.
– Благодарю о справедливейший из справедливых. Да пошлёт аллах тебе долгие годы, чтобы ты мог озарять своих подданных блеском счастья и светом божественной мудрости. Да обойдут тебя суровые ветры капризов судьбы.
Витиеватость восточного обращения ещё на несколько секунд привлекла внимание императора. Он с интересом посмотрел на воина и наконец, махнул рукой отпуская. Согнувшись в низком поклоне, не поворачиваясь спиной к императору, и увлекая за собой девушку, Мансур покинул арену.
Под ареной шли узкие коридоры, подъёмные устройства, клетки со зверями, небольшие камеры для ожидающих своей очереди гладиаторов.
Сопровождавший их служитель предложил им сесть на деревянную скамью и вскоре привёл старую худую рабыню с глиняной чашей в руках. Женщина аккуратно обтёрла влажной губкой лицо, руки, колени девушки. Подколола и прибрала волосы. Устало привалившись к стене, Мансур следил сквозь прикрытые веки. У девушки было красивое лицо с правильными тонкими чертами. Высокий лоб, небольшой прямой нос, влажные алые губы. Цвет кожи поражал своей алебастровой белизной.
– Как тебя зовут?- спросил он.
– Оллия.
– Я спас тебя. Ты моя женщина. Поедешь со мной,- без сомнений в голосе произнёс Мансур. Девушка взглянула на него изумлёнными глазами. Потом в глубине синих глаз, пробившись сквозь пережитый страх и усталость, заплясали весёлые искорки.
– А если у меня есть муж? А если он меня не отпустит? - чуть насмешливо, с природным кокетством красивых женщин произнесла она.
– У тебя нет мужа,- отрезал Мансур,- А если есть и он отдал тебя львам, значит, ты ему не нужна.
От обиды у девушки задрожали губы:” Да у меня нет мужа. И нет родителей. Мои родители умерли и я их даже не помню. Но я свободная римлянка”,- гордо проговорила она, вскинув голову. Мансур молчал. Видя, что её слова не произвели на воина должного впечатления Оллия опустила голову и глядя в сторону продолжила,
- Я живу с дядей и тётей. Вернее жила,- она беззвучно заплакала, вытирая ладонями слёзы на лице,- Моя тётя была христианкой. И все кто были там… тоже - девушка судорожно сглотнула и качнула головой в сторону арены,- А меня только готовили. Я ещё не приняла крещение.
Оллия замолчала, вспомнив как ночью закутавшись с головы до ног в паллии, они с тётей Клавдией быстро шли по тёмным улицам Рима к его окраине. Как соблюдая осторожность спустились в подземные галереи. Пугающая тишина, непроглядный мрак едва разгоняемый небольшим бронзовым светильником, тяжёлый удушливый сыроватый воздух подвала охватили их. Особенно страшно было услышать глухой стук экипажей проезжающих по дороге, под которой проходили коридоры. Шурша, сыпалась со стен земля и чувство, что ты можешь остаться здесь навсегда, похороненный заживо ужасало. Высеченные в туфе катакомбы уходили в бесконечную даль. В каменных углублениях стен, замурованные мраморными плитами лежали завёрнутые в чистый холст, пропитанный ароматическими травами, тела умерших христиан. Надписи и редкие простые рисунки украшали плиты. Якорь, как символ христианской надежды или голубь - символ Святого Духа. Часто коридор был столь узок, что пробираться по нему можно было только по – одному, друг за другом.
Коридоры пересекались поперечными коридорами. Иногда они попадали в кубикулы- комнаты от которой коридоры расходились в разные стороны. Оллия давно потеряла представление о направление их пути. Если её оставят здесь одну она никогда не найдёт дорогу назад. Женщины шли дальше и с каждым шагом отодвигалось, то что осталось там на поверхности земли, всё суетное, обычное. Вот они уже не одни идут по тёмным коридорам, к ним присоединяются и другие верующие. Становится светлее и в коридоре и в сердце. Галерея закончилась криптом- небольшой церковью. Здесь их уже ожидали. Расставленные по углам пещеры светильники колебались от движения тел. Чёрные вытянутые тени неслышно двигались по стенам и по своду с круглым отверстием для прохождения воздуха. Вместо алтаря небольшая апсида, ниша отделённая низкой решёткой. В этой нише гробница мученика.
Пастор, худой старец с длинной седой бородой читал священную книгу. Молитвы о милости Божьей разносились по пещере, улетали в длинные коридоры, вырывались наружу к звёздному небу, оттолкнувшись от стен возвращались назад в сердца молящихся. Душа Оллии трепетала и радовалась. Вместе со всеми она молилась и пела гимны.
– Ну,- вернул девушку к действительности Мансур. Она какое –то время смотрела на него не понимая, потом продолжила,
- Мы были схвачены и осуждены на казнь. Дальше ты знаешь. Моя тётя погибла, растерзанная леопардом,- вновь заплакала
Оллия,- А меня спас ты. Благодарю тебя. Но кто же ты, мой странный спаситель? Я никогда не видела гладиатора с косой.
– Я не гладиатор. Я воин Мансур. Все воины повелителя Тимура носят косы, так же как воины непобедимого сотрясателя вселенной Чингисхана.
Лицо девушки отразило недоумение. Она старалась понять, о ком ей рассказывает Мансур. Они смотрели друг на друга и удивлялись. Он тому, что кто – то мог не слышать о Чисгисхане. А она незнакомым именам, чужому облику. Но чем больше они смотрели друг на друга, тем больше это казалось неважным.
– Почему ты спас меня?- спросила Оллия с женской интонацией, как если бы спросила,- За что ты полюбил меня?
– Ты моя,- коротко сказал Мансур,- Только моя. Поедешь со мной в Бухару.
– Где это Бухара? – задумчиво печально спросила Оллия. Строгая чистота её сердца надеялась услышать более поэтичный ответ.
– Это город Великого Хорезма. Не знаешь?
Оллия отрицательно покачала головой. Глядя в её лицо, Мансур впервые ощутил смутное беспокойство.
– Но может быть, дядя знает, - поспешила обнадёжить девушка.
– Пойдём к нему,- тут же решительно встал Мансур.
– Я не могу идти по улицам в одной тунике. Это неприлично. Мне нужен паллий. Ну такой плащ.
Не говоря ни слова Мансур сделал шаг в коридор, схватил за плечо проходящего служителя и не допускающим отказа голосом приказал,
- Ей нужен плащ. Принеси.
– Я дам свой плащ,- произнесла молчавшая до сих пор рабыня,- Только пришли мне его назад. Он у меня один.
– Благодарю тебя. Пришлю тебе новый паллий, - пообещала Оллия.
Между тем на арене навели порядок. Убрали трупы. Засыпали растёртым в серый песок мрамором пятна крови. Начиналась следующая часть представления. Гладиаторские бои. Колонна гладиаторов двинулась на арену, для парада.
Мимо восхищённо замолчавшего Мансура прошли бойцы вооружённые мечами - гладиусами и большими прямоугольными щитами. На гребнях их шлемов стилизованное изображение рыбы. На мощных торсах набедренные повязки, пояса, доспехи для предплечья. На правой ноге поножи, толстые обмотки закрывают верх ступни.
– Мурмиллоны,- объясняя произнёс кто –то за спиной Мансура. Он повернулся посмотреть. Возле него стоял молодой раб, тот которого он схватил за плечо требуя плаща. Вслед за мурмиллонами шли гладиаторы вооружённые трезубцами, кинжалами и сетями. Набедренная повязка, поддерживалась широким поясом. На левой руке кожаный рукав и особый высокий наплечник. Ни шлемов, ни щитов. Раб словоохотливо, с видимым удовольствием пояснял для Мансура,
- Это ретиарии. А следом идут фракийцы.
– Уйдём отсюда,- тихо попросила подошедшая Оллия,- Здесь пахнет смертью. Рассеянно кивнув, в знак согласия Мансур, тем не менее продолжал стоять, заворожено глядя, как молодые, сильные, красивые гладиаторы в полном боевом вооружении, блестя обнажёнными телами обходят арену, приветствуя императора, как рукоплещут, неистовствуют зрители, при виде своих любимцев.
После того как гладиаторы покинули арену, на ней осталось несколько пар бойцов в белых туниках, каждый из которых был вооружён лишь двумя кинжалами. Шлемы скрывали лица. Мансур ещё ближе подошёл к арене, его тёмные глаза горели. Он надеялся увидеть необыкновенной красоты поединки, иной стиль ведения боя, новое для себя владение кинжалом. Но движения сражающихся были странно неуверенными. Полуприсев, водя перед собой рукой с кинжалом, они двигались рывками, иногда бессмысленно крутились на месте, наугад размахивая оружием. Разочарованный Мансур повернулся к рабу, намериваясь презрительно фыркнуть по поводу таких бойцов. Разве можно было их сравнить с бахатурами- испытанными воинами, удальцами владевшими всеми видами оружия? Но толковый юноша уже понял его разочарование и сам поспешил с объяснениями.
– Это андабаты. В их шлемах отверстия не совпадают с расположением глаз. Сражаются практически вслепую,- и помолчав добавил пожав плечами,- Забава.
Мансур вновь повернулся к арене, на которой цирковые служители уже начали “помогать” андабатам, подталкивая сзади раскалёнными железными прутами. Смех зрителей не смолкал до тех пор, пока все несчастные не перебили друг друга.
– Пойдём, - вновь повторила Оллия, содрогаясь от увиденного. Раб подал Мансуру деньги и драгоценности собранные с песка арены. Мансур с чисто восточным высокомерием мотнул головой, показывая, чтобы он отдал свёрток Оллие.
Закутанная с головы до ног в грубый шерстяной паллий, словно в жаркий день ей было нестерпимо холодно, бледная подавленная, измученная медленно шла Оллия по изогнутым улицам Рима. Понимая в каком состоянии находится девушка, какое потрясение и страх она пережила Мансур, немногословный по характеру, также устало молчал. Единственное, что его интересовало
– Где достать коня? Я не могу идти пешком. Лишь конь достойное передвижение для джигита.
– Лошади в Риме чрезвычайно дороги, но думаю, этого хватит,- на секунду отвлёкшись от своих мыслей, проговорила девушка, пряча свёрток в складках паллия,- Но должна тебя предупредить всадникам на лошадях, конным экипажам въезд в Рим запрещён от восхода солнца и до заката.
– Почему?- односложно возмутился воин.
– Слишком часто всадники и повозки сбивают пешеходов. Ещё Цезарь запретил, заботясь о благоустройстве.
– Идти далеко?- в голосе Мансура слышалось неудовольствие и непонимание таких правил.
- Да не близко. Почти через весь город. До улицы Аргилет.
От ворот цирка они повернули на северо- запад и двинулись по Этрусской улице, соединяющей Большой цирк с Форумом. Эта улица имела ещё название улица Благовоний. Здесь торговали ароматами. Мирром и ладаном, сандалом и мускусом. А также дорогими тканями, первосортным шёлком, одеждой. Фонтаны на перекрёстках имитировали источники. Вода в них с тихим плеском стекала вниз, навевая спокойную сельскую идиллию и тем резче они отличались от улиц Рима бурливших, как кипящий водоворот.
Прохожие толкались, кричали, наступали на ноги, на ходу жевали. Несколько раз Мансур хватался за кинжал, когда ему казалось, что уж слишком непочтительно его толкнули, не уступили дорогу, задели девушку или проявили излишний интерес к его особе. Оллия с трудом его успокаивала. Прохожие расходились удивлённые его реакцией. Что особенного. Было бы из- за чего хвататься за кинжал.
Так они и шли. Странная пара. Воин Тамерлана и юная римлянка. Век четырнадцатый и век первый.
Старый слуга, приоткрывший дверь дома смотрел в образовавшуюся щель так, словно увидел привидение.
– Ну что ты стоишь, Сервус? Открывай дверь. Это я Оллия. Я живая.
Услышав знакомый голос и удостоверившись, что это действительно Оллия, раб распахнул дверь и стал громко звать хозяина. Из комнат дома появился человек невысокого роста, худенький, как подросток, с блеклой кожей лица, с рыжевато-пегими волосами, в льняной домашней тунике. Это был Авл Кезон. Увидев Оллию человек всплеснул руками, обнял девушку и отступив на шаг, заглядывая ей в лицо выцветшими серыми глазами с надеждой в голосе спросил:” А Клавдия. Клавдия где?” Не дождавшись ответа, он шагнул к двери, выглянул на улицу. Сервус сунулся за ним. Убедившись, что за дверью никого нет, мужчина стремительно вернулся к Оллие, на ходу в сердцах оттолкнув стоящего у него за спиной раба. На блеклом лице мужчины попеременно отражались надежда, отчаяние, вновь надежда. И он всё пытался заглянуть в глаза девушке, которые та старательно отводила, кусая губы.
– Нет тёти,- сказала Оллия тихо, а потом не выдержав закричала словно в истерике,- Нет её. Леопард растерзал,- и зарыдала, утопив лицо в ладонях.
– Нет,- тихо повторил маленький человек,- Растерзал…,-и он весь сник, стал ещё меньше ростом, съёжился. Рот его скривился, слёзы крупными каплями потекли из покрасневших глаз, быстро сбегали по бороздкам морщин, капали с мягкого, потерявшего форму носа. Так он плакал стоя в центре вестибюля. Прислонившись к стене плакала Оллия. Не вмешиваясь стоял Мансур. Старый Сервус равнодушно качал головой, подперев щеку рукой. Выбежавшая из кухни молодая темнокожая рабыня в задумчивости покусывала ногти. Наконец дядя отерев руками мокрые щёки, проговорил печально,
- Ну хватит, довольно. Сколько я её уговаривал. Отрекись. Ну, ради меня. Ну, воскури фимиам. Ну, принеси жертву Апполону. Ну …
- Что ты говоришь, дядя? Она умерла как святая мученица, с именем истинного Бога на устах!- выкрикнула Оллия оскорблённая словами дяди.
– Да-да,- покачал головой дядя и было видно, что мысль его брела где –то очень далеко. Вот он встрепенулся и спросил ласково, но в его словах натянутым нервам Оллии послышался скрытый упрёк.
– А ты, дорогая племянница, слава Юпитеру жива, значит…,- он не договорил, вновь заглядывая в лицо девушки, пытаясь понять, отказалась ли она от веры. Кровь бросилась в голову Оллии. Её бледное лицо вмиг запылало.
(Продолжение следует)
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Воскресенье, 04.11.2012, 22:49 | Сообщение # 9 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| (Продолжение и концовка)
– Я конечно не так крепка в вере, - дрожащим от стыда и негодования голосом проговорила девушка,- Я виновата. Я испугалась. Побежала и…,- слёзы вновь потекли по её щекам.
– И тут её спас я,- твёрдо сказал Мансур, сделав шаг вперёд, загородив плечом Оллию и прекращая её терзания.
– Ты? Как?- несчастный вдовец наконец увидел воина.
– Убил льва, - односложно объяснил Мансур.
–А леопарда ты убить не мог,- глядя на стену поверх головы Мансура то ли спросил, то ли подтвердил мужчина.
– Я бы с радостью перебил всех зверей на арене, но не успел,- холодно ответил Мансур. Авл Кезон перевёл взгляд со стены на воина и долго его разглядывал. Его лицо цвета меди, высокие скулы, смелый взгляд тёмных глаз, жёсткие вислые усы, косу.
– А ты кто?- спросил он чуть поморщившись. От воина остро пахло человеческим и лошадиным потом, звериной кровью.
– Мансур, воин непобедимого Тимура.
– В какой это провинции Рима?- равнодушно спросил Авл Кезон.
– Великий эмир Тимур не подчиняется Риму,- враждебно отчеканил Мансур, повышая голос.
Наступила тишина. Стоявшая до сих пор молча, рабыня решила, что может теперь вмешаться и увести Оллию. Мансур рванулся следом.
– Куда ты?- удивился дядя,- Ею сейчас займётся Пуэлла. Выкупает, сделает массаж, умастит тело, расчешет волосы. Бедная девочка так измучена. А тебе поможет старик Сервус.
Небогатый дом, в котором жила Оллия и куда она привела Мансура, имел простые белые, без росписей стены, мраморные без мозаики полы. И всё же это был отдельный дом, что в Риме высоко ценилось. Выстроен он был в традиционно римском стиле. Сразу из небольшого вестибюля вы попадали в атрий. Это была центральная комната дома, с отверстием в крыше. Во время дождей вода стекала в небольшой бассейн, находящийся под отверстием и затем использовалась по мере необходимости. В противоположном от входа углу находилась столовая - триклиний, рядом кабинет дяди - таблиний и далее вдоль стен две спальни. Пройдя в глубь дома, можно было попасть в крошечный дворик –перистель. Им особенно гордились. Он был аккуратно обсажен дымчато-фиолетовыми ирисами, белыми маргаритками, алыми маками.
Закатное солнце уже мягко золотило белые стены триклиния, когда Оллия вошла в него. В длинной белой столе, с волосами собранными в простой греческий узел девушка была задумчива, строга и красива. Войдя, она печально улыбнулась картине, представшей её взору.
На центральном, предназначенным для гостей ложе, поджав под себя, по – восточному обычаю ноги гордо сидел Мансур. Возлежать на ложе он не хотел, хотя ноги себе обмыть рабу позволил. Шлем вместе с оружием он положил рядом. Авл Кезон поморщился, ну что поделаешь варвар. Мансур не обратил на это недовольство никакого внимания. Так и сидел в кольчуге, наручах, босой и с венком почётного гостя, из листьев тополя, на голове. Пил разбавленное вино, ел простую вкусно приготовленную еду. Смотрел на сидящую напротив него на стуле Оллию, на её бледное утончённое лицо. Впитывал жгучими чёрными глазами синеву её ярких глаз и не спеша соблюдая длительные, полные достоинства паузы разговаривал с дядей, который успевал и печалиться о погибшей жене и кривиться по поводу отсутствия изящества и правильных манер у Мансура и бросать взгляды на племянницу. В комнате быстро темнело. Уже было не разглядеть лиц.
– Почему не прикажите зажечь огня?- спросил Мансур. Авл Кезон и Оллия немного растерялись и переглядываясь замешкались с ответом.
– Дядя считает, что мы не должны открыто соблюдать траур по тёте. Прикрепить к дверям ветку кипариса…,- удручённо сказала Оллия.
– Траур по осуждённым запрещён, - перебив девушку, поспешил с Авл Кезон с объяснением неприятного решения. Оллия печально посмотрела на дядю и грустно закончила
- Так хотя бы в память о дорогой тёте погасим свет во всём доме.
Ночью никто кроме рабов в доме не спал. Не в силах находиться в одиночестве в спальне Оллия завернувшись в паллий, словно в кокон, неслышно прошла в перистель и присела на мраморную скамью. В небе, пробираясь сквозь редкие облака плыла полная луна, заливая всё жемчужно – серым светом. Одуряюще сладко пахли политые вечером ирисы. Нелёгкие думы теснились в голове юной девушки, заставляли её зябко кутаться в шерстяной паллий.
Вдруг кто- то дотронулся до её руки. Нервы Оллии были настолько расстроены, что она не просто вздрогнула, как обычно в подобной ситуации, а вся похолодела, передёрнулась, вскочила, как ужаленная и уже готова была пронзительно, на весь дом закричать, когда в последний момент разглядела, что это был дядя, и обессилено опустилась на скамью.
– Прости девочка. Не хотел пугать тебя,- лицо Авла Кезона расстроено скривилось,- Но мне нужно поговорить,- он придвинулся ближе к девушке и зашептал ей на ухо,- Ты и впрямь решила уехать с этим варваром?
Оллия молчала, не зная, что ответить. Ей было понятно волнение дяди. Дом принадлежавший её рано умершему отцу был предназначен ей в приданное. Но дядя всегда надеялся, что ему удастся выдать Оллию за богатого человека. Девушка покинет дом, а обеспеченный зять позволит ему продолжать жить в этом доме. Во всяком случае, именно на таких условиях, как единственный мужчина, под покровительством которого находится девушка, он собирался давать разрешение на брак. Если же Оллия уезжала неизвестно куда, так может это ещё лучше.
Христианское учение об отречение от земной жизни во имя жизни потусторонней, о равенстве всех перед лицом Бога неважно иудей ты или язычник, свободный или раб, мужчина или женщина, а особенно высказывания о блаженстве бедности несказанно пугали Авла Кезона. Не редки бывали случаи добровольного отказа христиан от богатства, которое передавалось Церкви или раздавалось бедным. Естественно ему не терпелось услышать намерения девушки и он неприлично спешил. Конечно, он сожалел о погибшей Клавдии, но ведь она и сама виновата. А он ещё не старый мужчина, вполне сможет жениться, особенно имея собственный отдельный дом. Итак, дядя решил не препятствовать отъезду племянницы. Всё это Оллия без труда прочитала и поняла в вопросе дяди и от этого понимания её покоробило.
Не понимала она другое - своего сердца.
Необычная грубая красота Мансура, его сила, уверенность в себе, даже немногословность, весь не раздираемый внутренними противоречиями цельный суровый облик, столь непохожий на облик большинства римлян, которых дядя сулил ей в мужья, одновременно и пугал и притягивал её. Любовь к мужчине, рождающаяся в её сердце мешалась с чувством благодарности, за своё спасение и горечью, что она не смогла стойко, как другие перенести испытания посланные ей небом и потому ей будет невозможно вернуться в христианскую общину. Ей мягко, но решительно будет отказано в крещении.
Она страдала и от того, что спаслась и от испытанного ею безмерного ужаса близкой смерти. Ведь если бы не неизвестно откуда появившейся Мансур, вместо неё Оллии, сейчас была бы рваная кровавая груда изломанных костей. Девушка содрогалась от постоянно возникающих страшных видений, от железного запаха крови преследующего её в пропитанном ароматами цветов дворике. Ей нечего было ответить дяде.
Не дождавшись ответа, печально вздохнув, Авл Кезон мягко похлопал Оллию по безвольно лежащей руке, желая показать этим жестом, что вполне понимает её чувства и ушёл спать, благоразумно решив перенести обсуждение на другое время. Проходя через атрий, он остановился. Ему показалось, что из темноты кто – то внимательно за ним наблюдает. Авл Кезон обвёл взглядом полумрак комнаты, взглянул вверх, где сквозь отверстие в крыше светились звёзды, никого не нашёл и снова вздохнув скрылся в своей спальне.
А между тем чувства не обманули мужчину, за ним действительно наблюдали. Мансур также не спал этой ночью. Он слышал и вопрос Авла Кезона и молчание девушки. Неслышно выскользнув из-за колонны, где он притаился Мансур прошёл в перистель. Воин мог двигаться совершенно бесшумно, но видя испуг девушки, при неожиданном появлении дядя, он решил не испытывать вновь её нервы и Оллия издали услышала его приближающиеся шаги. Подняла опущенную голову. Мансур сел рядом на скамью, взял руку девушки в свои руки. Её узкая небольшая ручка скрылась в больших ладонях. Воин испытывал сейчас совершенно неожиданные, немыслимые для себя чувства. Он гладил руку девушки и таял от прилива нежности, мучился не находя слов для своих чувств.
– Я не умею говорить тех слов, что говорят поэты. Но я полюбил тебя с первого взгляда. Ничего не бойся. Я скорее умру, чем позволю тебя обидеть.
– Я знаю, - тихо сказала Оллия. Её глаза мягко лучились в лунном свете. Она дотронулась рукой до щеки воина, ласково провела по ней, коснулась его губ.
– Ты увидишь пустыню и беспредельные волны песка, жёлтого как твои нежные волосы. Ты залюбуешься быстрыми водами Окса. Ты полюбишь небо Бухары, такое же синее, огромное, яркое как твои глаза. Ты увидишь башни благословенного города столь высокие, что по ночам звёзды ложатся на них отдыхать, - с глубокой страстью сказал воин.
Оллия улыбнулась,- А говорил, что не умеешь как поэт. О, ты говоришь ещё лучше. Конечно же я поеду с тобой. Но может быть ты останешься здесь в Риме, -голос её зазвучал неуверенно, словно она уговаривала сама себя,- Это ведь дом моего отца. Он будет твоим после нашей женитьбы.
– Нет,- отрезал Мансур,- Мне здесь нечего делать.
Оллия встала, легко прикоснулась тёплыми губами к щеке мужчины и ушла. Складки плаща мягко потянулись вслед за ней по гладким плитам. Совершенно очарованный Мансур безмолвно смотрел ей вслед.
Следующие несколько дней прошли для Оллии как во сне. Они бродили по рынкам Рима, отыскивая торговцев слышавших о реке Яксарт. К глубокому изумлению Оллии оказалось, что такая река известна римлянам ещё со времён походов Александра Македонского, покорившем Бактрию и Согдиану и даже женившемся на бактрийской княжне Роксане. Но дело осложнялось тем, что никто из римских купцов не ходил столь далеко на Восток. Вскоре они познакомились с богатым купцом, который с большим торговым караваном отправлялся в Антиохию. Это был красивый мужчина средних лет с круглыми карими глазами, крупным носом и полными красными губами сластолюбца. Своим высоким ростом, плотным телосложением, завитыми на греческий манер волосами, тщательно задрапированной многочисленными складками тогой, Квинт Минор напоминал ожившую и сошедшую с постамента статую.
Оллии он не понравился с первой минуты. От его бесцеремонных, оценивающих её взглядов, от звуков звучного вибрирующего голоса её передёргивало.
– Нам предстоит долгий путь. Мы успеем познакомиться поближе,- многозначительно и игриво сказал он Оллии. Сопровождающая Оллию рабыня Пуэла, постоянно находящаяся за спиной девушки тихо прошептала ей на ухо: “Ну и кот”. Но она даже не успела договорить, как Мансур сделал шаг вперёд вплотную к купцу и жёстко глядя ему в глаза отчеканил,- Ты не будешь знакомиться с этой девушкой. Ты вообще забудешь её лицо.
Квинт Минор не привыкший к такому обращению выкатил свои круглые глаза и открыл рот, чтобы возмутиться. Но что-то уткнулось ему в полный живот. Купец опустил глаза и с изумлением увидел кинжал в руке Мансура. Тогда он не стал возмущаться, а быстро согласился с доводами Мансура и кивнул головой. Кинжал исчез, Мансур отступил в сторону. Пуэла уже ненавидящая Квинт Минора как только рабыня может ненавидеть торговца рабами тряхнула чёрными пружинками волос. Она не могла улыбнуться открыто, но в глазах её без труда читалось удовольствие от увиденного.
Постепенно Мансур и Оллия определили для себя план пути. От Рима вместе с торговым караваном они дойдут до Брундизия. Затем на кораблях вокруг Греции доплывут до Антиохии. В Антиохии римские купцы товары продадут и повернут назад. А Мансуру с Оллией придётся заново искать тех, с кем можно будет двинуться дальше на восток. Через Месопотамию, Ассирию, Парфянское царство.
Ещё несколько дней Оллия лихорадочно собиралась в путь, отбирая нужные ей вещи. Осознав, что племянница действительно уезжает Авл Кезон неожиданно загрустил. Он почувствовал, что ему невыносимо трудно навсегда расстаться с единственным родным человеком. Удручённый он ходил следом за Оллией по дому, выискивая моменты, когда они были вне досягаемости зорких внимательных глаз Мансура и умолял свою дорогую девочку одуматься, не бросать старика. Оллия закрывала белое лицо руками, тихо плакала, но решения своего не меняла.
– Прости меня дядя. Но я не могу без него жить. Значит такая моя судьба. Покоримся же ей.
– Но это же безумие!
–«… если есть любовь на свете,- а она есть,- то она недалека от безумия». Марк Туллий Цецерон,- задумчиво глядя мимо дяди произнесла Оллия.
Подошёл день назначенный к отъезду. Караван отправлялся утром от восточных ворот. Необходимые в дороге вещи ещё вечером были сложены Пуэллой и Сервусом в приготовленную повозку. Конь для Мансура был выбран, куплен и ждал его там же за городом. От этого Мансур находился в ещё более приподнятом настроении. Он шёл быстрым шагом, спеша покинуть надоевший ему чужой город. С иными чувствами шла Оллия, её взгляд скользил по стенам домов, по знакомым улицам, задерживался на фонтанах. Она старалась запомнить запахи родного города, впитывала его шум, привычную речь прохожих.
Выйдя из города и кинув на него прощальный взгляд, Оллия решительно отвернулась. Впереди их ждала, пугала и манила вымощенная камнем дорога, теряющаяся в неоглядной дали. Мрачной стражей стояли вдоль неё прямые строгие кипарисы. Тихо шевелили листьями серебристые тополя, игриво показывая то блестящую поверхность зелёного листа, то белый войлок нижней опушки. Благоухал белыми цветами вечнозелёный мирт.
Отдавая последние распоряжения, заставляя бегать не достаточно быстрых, по его мнению слуг, вдоль наполненных товаром повозок, важно прохаживался Квинт Минор. Его завёрнутая в тёмный дорожный плащ фигура была монументально внушительна и хозяйственно нетороплива. Увидев Мансура, который одной рукой держал повод долгожданного коня, а в другой сжимал ладонь Оллии Квинт Минор усмехнулся и подойдя отозвал Мансура на минуту для решения важного вопроса. Оллия с трудом заставила себя отпустить руку Мансура и следила встревоженными глазами как мужчины идут в сторону от дороги по редкой серо- зелёной траве, как вороной конь медленно следуя за Мансуром пытается на ходу сорвать лепесток другой жёлтых цветов испанского дрока.
Что говорил Квинт Минор Мансуру Оллия не слышала, но догадывалась. Вновь видимо требует увеличить задаток. Этот человек запрашивал дополнительной платы при каждой встрече, столь виртуозно изобретая новые расходы, что Оллия всерьёз опасалась, что им может не хватить денег на весь долгий путь. Девушка была права речь действительно шла об этом. Квинт Минор настаивал. Мансур отрицательно покачивал головой.
– Следующая плата, как и договорились, будет в Антиохии,- твёрдо сказал воин.
Его соскучившиеся по коню руки любовно оглаживали небольшую гордо приподнятую голову благородного животного, бесконечно поправляли уздечку, седло. Недовольно поджав полные губы, пренебрежительно глядел Квинт Минор на тёмные руки варвара ласкающие коня. Блеск камня в необычном кольце Мансура привлёк его внимание. Он удивлённо приподнял левую бровь. – Хорошо. Дай хотя бы ещё это кольцо и до Антиохии я этот разговор больше не подниму.
– Возьми, - презрительно сказал Мансур. Бедный Мансур, если бы он, хоть на мгновение мог предположить, что случится, когда он отдаст кольцо. Если бы хоть на мгновение у него мелькнула такая мысль, то отнять это кольцо у воина было бы возможно только с жизнью. Но Мансур был спокоен. У него есть всё, что он любит. Прекрасная дивная девушка, быстрый горячий конь и дальняя дорога. Он не мелочен и не жаден. Мансур попытался снять кольцо. Оно не снималось.
– Дай я,- сказал Квинт Минор и протянул руку. Кольцо легко соскользнуло к нему в ладонь. Он тут же принялся его внимательно разглядывать.
– Да вести торговлю и не быть жадным и лживым наверное невозможно,- проговорила Пуэлла за спиной Оллии. Оллия повернув голову, взглянула в умное лицо женщины и вновь посмотрела на стоящих в отдалении мужчин. В первую секунду она не поняла, что изменилось. Вот стоит Квинт Минор, что- то разглядывая в руках. Рядом конь Мансура. Но где же он сам? И Оллия холодея от необъяснимого страха пошла к ним.
–Мансур. Мансур,- звала она обыскивая растерянными глазами окрестности. Высокие седые жёсткие, как проволока листья ковыля цеплялись за одежду при каждом её шаге. Жёлтые цветы дрока пачкали паллий. Мансура нигде не было. Услышав шаги Оллии, её дрожащий от испуга голос Квинт Минор оторвался от разглядывания камня, тоже удивлённо осмотрелся. Странно куда же делся варвар, только что был здесь. А впрочем, не всё ли равно, красотка то осталась.
Испуганные глаза Оллии соперничали синевой с небом. Волосы красиво уложенные умелыми руками Пуэлы, золотились в блеске солнца, побледневшее лицо было белее алебастра.
– Где Мансур?- спросила Оллия, напрасно ища ответа в лице мужчины.
– А,- неопределённо протянул Квин Минор, не имея сил оторвать алчный взгляд от красавицы. Решение тут же созрело в его быстром уме, непреднамеренно отразилась во взгляде.
– Солнце высоко. Пора ехать, моя девочка. А за Мансура не беспокойся, он догонит. Оставлю раба с лошадью ожидать его. Устраивайтесь в повозке. Торопитесь. Торопитесь.
И Квинт Минор поедая глазами девушку, попытался приобнять её и подтолкнуть к повозке. Оллия отшатнулась, накинула край паллия на голову и отрицательно ею покачала,- Нет. Без Мансура я не двинусь с места. Буду ждать его здесь.
Квинт Минор засуетился. Надо бы ехать, но оставить такую красавицу. Дорога длинная, опасностей много. Без Мансура он будет девушке единственной защитой. Только бы уговорить её сесть в повозку, в дороге он своего не упустит. Ах молодость, ах нежность, ах синие глаза.
Крупное лицо Квинт Минора стало игривым и сладким до приторности. Оллия, не выдержав, отвернулась. Мужчина продолжал настаивать. Явная неприязнь девушки его мало трогала.
Внезапно он вспомнил о кольце, которое держал в ладони и остановившись быстро надел его на третий палец левой руки.
– Да необычное кольцо,- решил он, разглядывая его на руке,- Будет моим талисманом, дела как раз складываются удачно.
И он ещё раз, преувеличенно манерно повернул холёную пухлую руку, любуясь гладким лиловым камнем. Луч блеснул в камне столь неожиданно ярко, что Квинт Минор зажмурился. Открыв глаза он увидел не блеск камня, а выплывающий из его жаркой лиловой глубины глаз пристально на него смотревший. Не отрывая взгляда от камня Квинт Минор попытался отскочить, отпрыгнуть от страшного глаза, потом затряс рукой словно хотел сбросить гадкое насекомое. Но тут сознание его покинуло, ноги подломились и он упал, скрылся в траве.
Оллия не видела, как Квин Минор одел кольцо Мансура. Не видела его испуганных нелепых прыжков и его исчезновения. Она стояла не двигаясь среди колышущейся травы. От каравана пришли слуги узнать, где владелец. Оллия безучастно смотрела на их лица, слышала голоса, но не понимала о чём идёт речь. Пуэла предложила присесть на траву. Оллия не ответила.
Наступил полдень. Горячее солнце безжалостно заливало белым зноем окрестности. Рим сверкал на холмах. Утомлённая Пуэлла несколько раз подходила, чтобы предложить девушке вернуться домой и каждый раз взглянув в её окаменевшее лицо молча отходила. Незаметно приблизился вечер. Не дождавшись хозяина, слуги отвели повозки на постоялый двор. Посеребрив окрестности, взошла луна. Звёзды разбежались по небу. Измученная рабыня наконец решилась,
- Ты устала, Оллия. Пойдём домой. Будешь ждать его возвращения дома.
– Нет,- глухо сказала девушка,- Он никогда не вернётся. Никогда.
Она протянула тонкие руки к небу, к мерцающим в недосягаемой высоте звёздам, позвала
– Мансур. Где ты любимый? Неожиданно ты появился и неожиданно исчез. Но как я буду жить без тебя?- её руки упали, из глаз потекли слёзы. Молчало небо, молчали в холодной высоте звёзды. И только ветер шуршащий стеблями ковыля был ей ответом.
* * *
Тёмная южная ночь обступила Мансура. Ветер с пустыни нёс прохладу и запах пыли. Опираясь руками в колено правой ноги, и поджав под себя левую он сидел на сухой каменистой земле и смотрел на чернеющие вдали стены Бухары, поднимающиеся ввысь минареты, купола мечетей. Гулко ухнула сова. Фыркнул и ткнулся носом в плечо любимый конь Тарья. Оглянувшись Мансур увидел освещённый беспокойными огнями дворец Махмуд- хана.
– Кого они ищут? Ах, да. Сбежала женщина из гарема. Но ведь это было так давно. Или недавно? - он повёл диким взглядом,- Джины, что ли надо мной насмехаются или дух тьмы лукавый Иблис морочит?
Поодаль среди мелких камней и жалких стеблей высохшей травы валялся брошенный аркан. Мансур вспомнил, как набросил его на шею невольника, как засверкало кольцо у того на пальце.
– Всё дело в кольце, - внезапно понял он,- Я одел это кольцо и оказался в Риме. Отдал это кольцо и вернулся назад в Бухару. Вернулся. Я вернулся…,- Мансур вскочил на ноги,- А Оллия осталась там, у дороги.
Мансур быстрым шагом поспешил к Бухаре. Остановился. Подумал и пошёл в обратную сторону к ханскому дворцу. Опять остановился. Перекинул уздечку через голову гнедого коня. Вновь застыл. Уткнулся лицом в жёсткую гриву коня, зашептал как другу: «Тарья. Что же делать? Тарья. Куда скакать? Где искать?»
С восточной стороны поднялась полоса света. По мере того как ширилось розовое небо высокие стены Бухары меняли цвет, осветился минарет Калян, точно свеча вознесённая в небо и видный со всех сторон города, выдвинулась из темноты мощная крепость Арк, возвышающаяся над площадью Регистан, вырисовались утопающие в ажурной зелени сады Джуи-Мулиан. От выпавшей росы благоухание цветов разливалось в воздухе.
Рассвет застал Мансура сидящим на земле. За ночь созрело решение. Он хотел ехать из Рима в Бухару с торговым караваном. Что мешает ему поехать в обратную сторону? Из Бухары в Рим, за Оллией. Он помчится как ветер, пересаживаясь в пути с одного коня на другого. Он получит пайцзу, пропуск для свободного проезда.
Вскочив в седло Мансур решительно поскакал к Бухаре. С гиканьем помчался по улицам, заставляя прохожих спасаясь от копыт его коня, бросаться врассыпную в разные стороны, прижиматься к глиняным стенам. Быстрее. Быстрее. Он ходил по караван- сараям, разговаривал с купцами, узнавал дорогу. Спешил, его лихорадило. Нахлёстывал ногайкой коня. Быстрее, быстрее в путь. Мелькали зигзаги улиц. И вдруг среди этого вихря он внезапно остановился. Недовольный конь взвился на дыбы.
Одна из улиц показалась знакомой. Ну да вот переулок. Дом, где жил странный толстый невольник, у которого он отнял кольцо. Может он что – то знает. Спешившись, Мансур постучал рукояткой плети в маленькую облупленную калитку. За дверью раздались быстрые семенящие шаги и Рано- опа её распахнула. Увидев воина, она громко вскрикнула, с силой захлопнула калитку и даже задвинула засов.
– Не бойтесь,- поспешил сказать Мансур,- Я не причиню Вам зла. Я лишь хотел спросить.
– Не причинишь зла,- выкрикнула женщина, в сердцах настежь распахнув калитку,- Глаза твои бесстыжие.
Её маленькая фигурка трепетала от возмущения, сухие кулачки судорожно сжимались. Казалось этот «воробей» сейчас стремглав, не раздумывая, бросится на высокого сильного воина. Услышав крик жены, из дома вышёл Садруддин – ока и поспешил к ней. Полы его халата развевались, в руке он держал калям, тростинку с заострённым концом, которой писал и забыл в спешке положить на стол. Мансур вдел уздечку коня в кольцо калитки, наклонив голову переступил порог.
– За что Вы сердитесь? Не у Вас я увёз дочку.
– Проклятый. Не у вас,- продолжала шуметь Рано – опа, увёртываясь от рук мужа желающего её успокоить,- Алтынгуль была невестой сына. И если бы не ты, ждала бы я сейчас внуков. А теперь остались два одиноких старика.
– Так это ваш сын увёз девушку из гарема,- задумчиво сказал Мансур. Тут Рано – опа поняв, что сболтнула лишнее, пожелтела от страха и начала придвигаться к мужу,- Не знаю. Ничего не знаю,- бормотала она отводя глаза, цепляясь за халат Садруддин- ока, прячась за его спиной. Всё пропадать им под пытками палача. Мыслимое ли дело выкрасть девушку из гарема хана. Но воин сказал слова, которые поразили,- Любил знать сильно,- потом стряхнув с себя задумчивость спросил неожиданно,
– У Вас ещё слуга был. Толстый такой.
Прикрыв часть лица платком, Рано -опа обожгла воина ненавидящим взглядом.
– Турдым тоже исчез. А какой невольник был. Расторопный, послушный. А всё ты, - не выдержав, вновь выкрикнула попрёк женщина из- из плеча мужа.
Мансур смотрел на пожилую пару, молчал. Те ёжились, дрожали под непонятным взглядом.
- Вы наверное образованный человек,- обратился Мансур к Садруддину, пристально глядя на калям в его руках.
– Я переписчик книг,- осторожно ответил Садруддин – ока, не понимая чего добивается воин,- Переписывая, читаю.
– Слышали Вы когда- нибудь о Римской Империи. Она находится далеко отсюда среди вечерних стран.
– Да была такая Империя,- ошеломлённый вопросом воина не сразу ответил Садруддин-ока,- Но давно распалась под ударами северных племён.
–Распалась… Давно…,- удивлённо протянул Мансур,- Что значит давно?
– Ну столетий так десять или двенадцать назад. Не могу сказать точно.
Мансур устремил на Садруддина непонимающий взгляд. Его лицо застыло. Непривычный к анализу ум с трудом воспринимал сказанное. Мелодично журчала вода в арыке. Тихо шелестели листья. Пахло свежими лепёшками из тандыра. Летели минуты. Глаза воина, смотрели немигая. Садруддин-ока казалось, что он смотрит не в глаза человека, а заглядывает в два чёрных бездонных пустых колодца. Муж и жена опасливо жались к друг другу. Что на уме у этого воина? Выхватит меч, снесёт им обоим головы или потащит в зиндан, где они сгниют заживо среди грязи и насекомых. Они ещё чуть отступили назад, зашептались не сводя с Мансура испуганных глаз,
- Чего это он? Странный какой-то. Может больной,- прошептал Садруддин – ока. –Алтынгуль увёз. Турдыму голову в кровь разбил. Больной не был. Так ему проклятому и надо,- злым шёпотом ответила Рано -опа. Мансур очнулся, перевёл взгляд на женщину, та отшатнулась съёживаясь, приподняла плечи втягивая голову, -Доболталась,- пронеслось в её голове.
– Не проклинай меня женщина,- горько сказал Мансур, - За своё зло я уже наказан.
Он повернулся и вышёл. Садруддин-ока и Рано –опа бросились к закрытой калитке, тесня друг друга смотрели в щель. Мансур отвязал повод коня и вновь застыл, словно забыл зачем он это сделал, слушал шёпот, прерывистое дыхание наблюдавших за ним людей. Вскочил в седло и шагом покинул переулок.
Несколько дней Садруддин – ока и Рано- опа жили в постоянном страхе, не покидали дом, вздрагивали от каждого неясного шороха. Но дни проходили за днями, а никто к ним не врывался. Однажды на улице Садруддин – ока встретил проезд Махмуд – хана. Едущие впереди телохранители разгоняли плетьми любопытных. Все встречные падали на колени, склоняли головы до земли, не смея смотреть. Чуть скосив глаза, среди ханских джигитов замыкающих процессию переписчик увидел знакомого воина. Джигит также узнал переписчика. Проезжая мимо всё смотрел на него.
– И клянусь Всемогущим Аллахом,- рассказывал Садруддин –ока жене,- В его глазах была неподдельная тоска.
В самом конце 1404 года во главе двухсоттысячной армии великий эмир Тимур отправился в Китай. Среди его воинов, гулямов- удальцов был и Мансур. В Бухару он не вернулся. Убит ли в бою? Замёрз ли в морозной степи? Нет ответа.
Как сотни лет назад шуршат в степи сухие травы ковыля. И в тихом шуршании явственно слышен чистый голос Оллии:
- Мансур. Где ты любимый?
(Лариса Склярук. 2012)
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| сибиряк | Дата: Среда, 07.11.2012, 23:52 | Сообщение # 10 |
 Сержант
Группа: Проверенные
Сообщений: 26
Статус: Offline
| Действительно очень -очень интересная книга. Не смотря на цейтнот времени, прочел всю книгу от начала до конца. Получил истинное удовольствие, несмотря, на то, что читать приходилось с телефона. Великолепный слог, дающий возможность реально перенестись в сюжет.Красиво построенная сюжетная линия и невольное ощущение сопереживания героям. Не знаю, как другим, но у меня было ощущение просматриваемого фильма( настолько все выписано реально). С удовольствием бы прочитал продолжение...Искреннее спасибо!!!
PS. На сегодняшний день, далеко не каждый автор, может заставить меня прочитать его книгу до конца, да и еще хотеть продолжения!!!
|
| |
| |
| sofer | Дата: Четверг, 08.11.2012, 18:26 | Сообщение # 11 |
 Лейтенант
Группа: Проверенные
Сообщений: 53
Статус: Offline
| Уважаемая Лариса!
С интересом прочел Ваш роман. Хочу сказать два слова.
Этот научно-фантастический букет новелл напоминает по структуре венок сонетов, где из каждого сонета вытекает следующий. Каждая новелла может быть самостоятельным романом, как, например, "Янки при дворе короля Артура"
Перед Вашей эрудицией снимаю шляпу. Читал запоем.
Есть у меня и некоторые критические соображения. Если хотите, позвоните мне 077 532 06 32 - и я Вам их выскажу. Не хотите - не звоните.
С глубокой симпатией к Вам, незаурядному автору - Борис ШТЕЙН
Делай, что должно, и будь, что будет.
|
| |
| |
| Фокс | Дата: Пятница, 09.11.2012, 15:23 | Сообщение # 12 |
 Лейтенант
Группа: Проверенные
Сообщений: 43
Статус: Offline
| Наконец-то нашел время прочитать книгу Ларисы. Безусловно, очень интересное и неординарное произведение. Читается на одном дыхании. Какие то моменты понравились очень, какие то чуть меньше, но одно очевидно - это ЛИТЕРАТУРА, а не чтиво, которым завалены прилавки магазинов
Я от души желаю Ларисе творческих успехов и обязательно буду следить за ее творчеством. 
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Пятница, 09.11.2012, 16:17 | Сообщение # 13 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| Друзья, это только часть книги.
Там содержится ещё несколько очень интересных рассказов...
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Среда, 27.03.2013, 23:38 | Сообщение # 14 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| Маленькие истории маленького городка.
(Лариса Склярук)
Кукла.
Кукла сидела на секретере и раздражала Инну своим видом. Когда – то эта кукла в ярко розовом атласном платье, расправив пенные оборки белых кружев восседала на полированной поверхности пианино являя собой некий символ благополучия. Но прошли годы. Кукла потускнела, кружева пожелтели, атлас обтрепался. – Всё сегодня выброшу,- в очередной раз решила Инна,- Надо легче расставаться с вещами.
И чтобы не передумать она энергично схватила куклу, вышла из дома дошла до мусорного ящика и, приподняв крышку, бросила её внутрь. Вернувшись домой, она постаралась заглушить в себе некоторое ноющее чувство беспокойства, украсив секретер вазой с цветами.
Вечером после ужина муж сел на диван к телевизору и запивая печенье чаем сказал,
- Да, кстати, забыл тебе сказать. Я спрятал деньги в кукле.
– Зачем? - тускло спросила Инна.
– Да, сейчас такой мацав. Вдруг дефолт. Останемся без денег. А так дома есть наличность. Только надо иное место придумать. – Уже не надо, - сказала Инна упавшим голосом,- Я её выбросила.
Минут пять муж смотрел на Инну, не понимая. Потом с криками - Куда? и Когда? - выскочил из дома. Мусорный ящик был первозданно чист.
Нищий.
Грязно – бордовые плиты мостовой перед банком были в чёрных заплатах выплюнутых жвачек являя собой высокий уровень культуры местного населения. Скрестив ноги, нищий сидел на подстилке из разорванной картонной коробки и самозабвенно рылся в банке с мелочью. Рядом, ожидая стояли два приятеля. – Да давай уже пятак,- сказал один, видимо изнемогая от определённого рода жажды. – Так не дают пятаков, падлы, - в сердцах ответил нищий, и в голосе его прозвучала искренняя обида.
Ах, какая женщина.
Несносное телевидение. Из- за него все женщины надеются, что выглядят как юные красотки на подиуме. И предоставляют созерцать свой голый живот, перевисающий через тугую резинку и обтянутые шёлком пухлые ляжки, не заботясь о том, доставляет ли это созерцание эстетическое удовольствие окружающим.
Преодолев препятствие в виде высоких ступеней автобуса, протиснувшись по узкому проходу объёмная дама сильно бальзаковского возраста села и слегка отдышалась.
– Говорят, у тебя появился мужчина,- с недоверчивым любопытством спросила соседка. – Конечно,- ответила та и добавила, смерив сидящую, убийственно гордым взглядом, - Такие женщины как я, на улице не валяются.
Десять шекелей.
У Доры случайно не хватило десяти шекелей. Можно было бы попросить хозяина магазина записать за ней этот маленький долг. Так Дора и хотела сделать. Но стоящий позади мужчина любезно протянул ей недостающую сумму. – Спасибо,- сказала Дора,- Я верну Вам их завтра на рынке. Мужчина, соглашаясь, кивнул.
На следующий день Дора, будучи женщиной аккуратной, деньги вернула. Спустя два дня она встретила этого любезного мужчину на автобусной остановке.
– Вы должны мне десять шекелей,- сказал мужчина глядя ясными глазами на Дору.
– Но ведь я Вам их вернула,- пролепетала Дора, густо покраснев, как будто и впрямь совершила неблаговидный поступок.
– Я дал Вам в магазине десять шекелей,- повторил мужчина голосом обманутого ребёнка. Люди на остановке прислушивались со всё возрастающим провинциальным интересом.
Вконец растерявшись Дора, открыла кошелёк, достала деньги и отдала их.
На следующее утро мужчина сидел на скамейке возле её дома . При виде Доры он встал,
-Вы должны мне десять шекелей,- сказал он обвиняющим тоном, - они мне очень нужны, верните их.
Дора развернулась и стремглав помчалась по улице. Мужчина не отставал. Его жалобы были слышны всей округе. Да, не всегда стоит принимать предложенную помощь.
Ещё раз о вежливости.
Славе было за восемьдесят. Она перенесла операцию на сердце. Кому, как ни ей нужна была помощь? И она обратилась в соответствующую организацию. Пришедший с проверкой мужчина был доброжелателен.
Он задавал вопросы и заполнял бланк.
– Как сегодня жарко. Нельзя ли стакан воды, - попросил проверяющий.
Бесхитростная женщина встала, добрела до холодильника вынула бутылку с водой и наполнила ею стакан. Ей хотелось услужить такому милому чиновнику.
Воспитанность обошлась ей дорого. Метапелет, то есть няню она не получила. Вежливый чиновник сделал вывод. Раз бабка может сама налить себе воды, то помощь ей не нужна.
Разговор в магазине.
Покупатель: У вас был одеколон с мужчиной в шляпе. Что уже нету ?
Продавщица вздохнув: Да, мужчины долго у нас не задерживаются.
Опоздал.
Ракета Град долетает из сектора Газа до Офакима за сорок пять секунд. Именно за эти секунды надо успеть бросить свои дела, выбежать из дома и скрыться в бомбоубежище.
Бум! Бум! Бум! Когда пробыв требуемое время взволнованно - привычные соседи его покидали, навстречу им не спеша переваливаясь и шаркая шёл Гриша.
– Почему ты не прибежал?
– Да я же только на две минуты опоздал, - и Гриша удивлённо пожал плечами.
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Суббота, 09.08.2014, 22:23 | Сообщение # 15 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| Прошло менее двух лет с момента вашего знакомства с замечательным писателем Ларисой Склярук, и кто бы мог подумать, на выходе две крупные работы...
Вот какое письмо я получил сегодня от писательницы:
Добрый день, Юрий.
Я закончила два новых романа и хочу предложить для Вашего Сайта несколько глав из одного из них.
Роман называется "Пленённая Иудея" и охватывает период с 60 по 73 годы первого века нашей эры, то есть период Иудейской войны. Коротко - это роман о любви и войне.
К сожалению многие не воспринимают события древности как живую актуальность. И тем не менее я надеюсь, что сумела показать величие подвига нашего народа, невозможность его сломить даже в самые трагические времена и передать читателям,то чувство национальной гордости, которое охватывало меня когда я работала над романом.
С огромным уважением к Вам и Вашей работе, Лариса Склярук.
* * *
Пролог. Ариэль рассеянно ковырнул землю носком ноги. Нет ничего нового и интересного здесь им не найти. Он стал медленно обходить раскопки, скорее по необходимости, чем интересуясь ими. Всё те же, всё тоже. Давно записанное, запротоколированное.
В это время очередная группа экскурсантов спустилась с Мецады. Отделившись от остальных двое подростков с важным видом направились к археологам.
– Ариэль это к тебе, кажется опять кладоискатели,- насмешливо прокричала издали Эйнат. Уж слишком важные и загадочные лица были у подростков. Она хотела продолжить работу, но женское любопытство пересилило. Да и отдохнуть не помешает. Эйнат выпрямила затёкшую спину, отряхнула руки, блузку, ловко выпрыгнула из ямы и поспешила вслед подросткам. Ребята между тем уже приблизились к Ариэлю и критически оглядели его старые рваные джинсы, выгоревшую майку.
– Ты действительно здесь главный? - недоверчиво спросил тот из ребят, что был выше. Уж слишком молодым выглядел Ариэль, словно был всего на несколько лет старше их самих. – Вам, что документы показать?- беззлобно спросил Ариэль и включил мобильник, показывая, как страшно он занят. Он не имеет время на пустые разговоры и нечего ему докучать. Высокий вопросительно глянул товарища. Тот утвердительно кивнул головой. Ариэль едва не расхохотался от этих важных переглядываний.
– Вы что же клад нашли? - не выдержав вмешалась Эйнат. Мельком взглянув на женщину, но не отвечая ей подростки протянули Ариэлю шапку. Со стороны автобуса к ним побежали заинтригованные и любопытные одноклассники. Со снисходительным и скучающим видом Ариэль позволил себе не спеша заглянуть в тенниску. Но увидев лежащий в ней полуистлевший кожаный мешочек тут же расстался со скукой и снисходительностью.
Удивлённо взглянув на ребят, он протянул руку и забрав тенниску направился к палатке. Следом поспешила Эйнат. Забытые подростки обиженно топтались на месте. Взяв кисточку и очистив мешочек Ариэль медленно его раскрыл. В мешочке оказались две вещи. Серебряные серьги и овальная гемма* из молочно – голубого халцедона. Ариэль долго разглядывал найденные предметы. Вокруг него собрались почти все его работники. Нетерпеливо прозвучал сигнал автобуса, требуя экскурсантов занять свои места. Только тогда Ариэль оторвался от созерцания и спросил у наклонившейся через его плечо Эйнат.
- Что думаешь? Эйнат взяла в руки серьги, провела пальцами их поверхности, - Красивые, думаю примерно первый- второй век нашей эры.
-Да,- согласившись кивнул Ариэль,- Скорее первый. Во всяком случае фалера* точно первого века. Но каким образом она оказалась…., - не договорив Ариэль вскочил со своего места и бросился вперёд раздвигая окружающих его людей,- Где эти мальчишки? Автобусы уже тронулись, когда Ариэль неожиданно появился перед первым из них. Он настойчиво застучал в дверь требуя её открыть. Пробежал весь автобус. Ребят здесь не было.
– Нет?- спросил он у Эйнат следующей за ним.
– Нет, - подтвердила Эйнат и они выпрыгнув из автобуса поспешили к следующему. Ребят они нашли лишь в третьем автобусе. Те сидели на последних местах. Сумрачные и растерянные, получившие нагоняй от руководителя за непредвиденную задержку и теперь выслушивающие непрестанные смешки и подтрунивания одноклассников. Увидев ребят Ариэль бросился к ним, - Где, где вы это нашли?
–Там,- мальчики кивнули головами в сторону крепости. Ариэль схватил за руку мальчика, потянул за собой,- Пойдём покажете.
– Что такое?- запротестовал руководитель и его поддержал водитель автобуса,- Мы и так уже опаздываем. Скоро начнёт темнеть.
– Идите,- сказала Эйнат, выступая вперёд,- Я договорюсь.
Ариэль и двое ребят уже начали подъём, когда Эйнат и руководитель запыхавшись догнали их. – Я что мефагер*,- недовольно пыхтел пухлый руководитель,- Дважды день взбираться на Мецаду. Подростки между тем рассказали, что с балкона они уходили последними. Баловались, шутили, толкались. Один отшатнувшись к стене схватился за выступ. Камень упал. – Ого ата, гибор*,- засмеялся второй,- Плечами камни выламываешь. Но первый неожиданно игру не продолжил. Он чуть наклонился и заглянул вглубь открывшегося пространства. – Там что – то есть,- сказал он и потянулся рукой вглубь.
– А вдруг змея.
Первый отдёрнул руку и старательно вгляделся.
– Нет. Там просто что- то лежит. Да и как змея там могла оказаться,- подбодрил он сам себя и с замиранием сердца протянув вглубь тайника руку, вытащил кожаный мешочек. Хотел раскрыть и посмотреть что в нём. – Не трогай. Это археологическая находка. Вдруг она рассыплется. Знаешь археологи покрывают предметы каким то специальным составом, чтобы от древности не распались.
Тогда мальчик снял с головы тенниску, аккуратно сдвинул в неё находку с руки и они направились к своей учительнице.
– Заава, посмотри, что мы нашли.
Но Заава лишь откликнулась, - Беседер*. Отнесите археологам,- и увидела, довольная, что эти двое сорванцов доставляющих ей наибольшее беспокойство с важными лицами отправились вниз.
Показав место находки мальчики подгоняемые руководителем нехотя были вынуждены отправиться к поджидающему их автобусу.
На площадке перед северным дворцом остались лишь Ариэль и Эйнат.
– Странно,- задумчиво сказала Эйнат,- Серьги несомненно принадлежали иудейке, но фалера римская. Никогда не узнаем, что за тайна соединила эти предметы. После слов Эйнат оба задумались. День повернул к вечеру.
Ариэль вновь долго вглядывался в голубую фалеру. Потом сжал её в руке. Холодный камень словно прильнул к коже. Ариэль почувствовал его приятную округлость и гладкость. Странное чувство физического прикосновения к чему- то прошедшему, несказанно древнему наполнило его глубоким радостным чувством. У него легко закружилась голова, в глазах поплыл туман и сквозь него Ариэль неожиданно увидел, как в его сторону идёт молодая женщина. Идёт легко и грациозно словно её босые ступни не касаются земли. Хотя серая, лёгкая словно пудра пыль поднимающаяся от движения её ног в воздух и медленно оседавшая затем на землю говорила об обратном. Женщина приближалась. Её стройный стан проступал под свободным достигающим изящных лодыжек платьем из тонкой шерсти.
Прекрасное лицо с яркими большими удлинёнными глазами было печально. Лёгкий ветер сдувал с высокого чистого лба крупные кольца чёрных волосы. Незнакомка подошла почти вплотную к Ариэлю. Он дёрнулся отступить в сторону, но женщина сделала ещё шаг и словно прошла сквозь него. На мгновение Ариэль обомлел, потом ему показалось, что незнакомка просто исчезла. Он растерянно оглянулся. Женщина была здесь и также неспешно двигалась в прежнем направлении. Вот она подошла к выступу скалы и прислонившись к ней застыла глядя вниз, туда, где светились костры. Ариэль подошёл ближе.
- Она меня не видит, - мелькнула мысль. Тоскующие глаза незнакомки всё также были устремлены вдаль. Казалось, что она пытается разглядеть кого- то там далеко внизу.
Наконец женщина отвела глаза от костров и медленно разжала руку которую она до этого времени прижимала к ложбинке у шеи. На ладони лежала небольшая овальная гемма из молочно-голубого халцедона. С геммы смотрело нежное луноподобное детское личико печальное и беззащитное одновременно. Женщина сняла с груди маленький кожаный мешочек, постояла ещё немного закрыв глаза беззвучно и страстно двигая губами. Молилась ли, прощалась ли.
Ариэль не слышал слов, как не напрягал слух. Открыв глаза женщина вынула из ушей крупные серебряные серьги с красными кораллами. Серьги и гемму она вложила в мешочек. Подойдя к стене вытянула большой камень и спрятала мешочек в открывшемся отверстии. Вернув камень на прежнее место незнакомка неслышно прошла мимо Ариэля и исчезла, словно растворилась в тумане. Ариэль разжал руку. На его ладони лежала именно та молочно -голубая гемма, которую он видел в руках незнакомки. Он бросился к тайнику. Тайник, что вполне естественно был пуст. Камень валялся рядом.
– Что с тобой? - услышал он удивлённый голос Эйнат. – Я знаю кому принадлежат эти вещи,- потёр лоб Ариэль,- Я отчётливо видел молодую женщину прятавшую в тайник эти предметы.
– Ты устал. Привиделось.
– Привиделось, - послушно повторил Ариэль.
– Но даже это ничего не объясняет, - помолчав сказала Эйнат.
– Не объясняет, - задумчиво повторил Ариэль. - Жаль, что вещи не обладают речью. Они бы смогли поведать нам историю о своих обладателях. Примечания к прологу.
Гемма – ювелирный камень округлой или овальной формы с вырезанным изображением. Фалера - боевая награда римского легионера периода принципата. Медаль.
Мефагер – Ненормальный (иврит) Ата гибор – Ты силач, богатырь. (иврит ) Беседер – всё в порядке. (иврит.)
Глава 1.
60 год нашей эры. Ионатан, младший сын богатого купца Боаза бен Барака, стоял на вершине небольшого холма. Впереди него у подножья холма в искусственно созданной лагуне неутомимо плескались лазурные воды Средиземного моря. Они били в каменные стены гавани, стремительно накатывали на тёплый янтарного цвета берег, но внезапно обессилив убегали вдаль оставляя на потемневшем песке рваную пену тут же на глазах исчезающую. Ветер небрежно трепал чёрные кудри подростка свободно ниспадающие на плечи.
Ионатан улыбался. Радостные чувства переполняли его. Вчера ему исполнилось тринадцать, вчера он вступил в возраст “наказуемости”, в возраст выполнения заповедей.
Когда в небе засияли первые звёзды он выполнил свою первую заповедь и прочёл <<Шма, Исраэль>>.
С благоговением читал юноша слова молитвы и они проникали ему в душу, находили отклик во взволнованном сердце его.
– Слушай, Израиль: Господь Бог наш, Господь един есть, и люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею и всем существом твоим.
Возвышенные слова словно поднимали юношу над обыденностью и силой своей приближали ко Всевышнему. С гордостью возлагал на себя Ионатан бремя заповедей Творца проникаясь пониманием, что никогда не сможет он свергнуть бремя это с себя. Взгляд юноши мимолётно скользил по строго значительному лицу отца, по лицам родных и друзей семьи окружавших его, отмечая их серьёзность, внимание и благожелательность. Но вот Ионатан закончил читать молитву и Боаз бен Барак выступил вперёд. Качнулись складки его белого праздничного одеяния,
–Благословен Тот, Кто освободил меня от наказания за этого, - торжественно произнёс Боаз бен Барак и после этих слов вчерашний мальчик Ионатан превратился в того кого теперь будут называть мужем. Он стоит на холме, с сердцем полным счастья, а верный друг его Эфраим смотрит на него с уважением и лёгкой завистью человека, которому ещё нужно ждать своего главного в жизни события.
С холма был виден красивый городской порт, вырезанный для защиты от штормов в участке побережья. Множество кораблей стояло у причала. Широкие плоскодонные греческие корабли с прямоугольными парусами. Округлые прочно сработанные римские торговые суда с короткой наклонной мачтой на носу и изогнутой кормой.
Римские боевые корабли - триремы - с тремя рядами вёсел и тараном.
Изредка встречалось и торговое судно Египта с корпусом стянутым для прочности канатом. Перед гаванью располагалась круглая мощённая площадь с гигантскими статуями.
А позади юношей была Кесария сияющий город выстроенный царём Иродом. Город ровных римских улиц, чётких кварталов, белых зданий, пышных дворцов. Приближаясь к городу мореплаватели уже издали видели мраморные колонны великолепного храма, который Ирод посвятил своему покровителю императору Октавиану Августу, дворец самого царя, выстроенный на глубоко вдающемся в море рифе и омываемый с трёх сторон неспокойными волнами, роскошные виллы богачей.
Легко спустившись с пологого холма юноши побежали в сторону складов. У них не было какой- либо цели. Просто молодость требовала движения и они бежали вдоль моря смеясь и подпрыгивая. Каждая клеточка радовалась юности, здоровью, уверенности в обладании своим телом.
Хотелось не просто бежать, а мчаться, лететь. Свободные накидки - эводы, скреплённые на плечах раздувались как паруса. Ноги обутые в плетённые кожаные сандалии оставляли чёткие следы на влажном песке, хотя неутомимые волны с ворчливым плеском тут же их стирали. Чуткие ноздри втягивали солёный морской воздух напоенный ароматами пряностей и благовоний, которыми были полны склады гавани и которые через Кесарию отправлялись далее на запад - в Грецию, Рим, Испанию.
Сладко благоухал ладан, горьковатый аромат источала мирра, чувственно пахла корица, одуряюще пряно шафран. И амбра, драгоценная амбра, алмаз парфюмерии, ценившийся порой дороже золота и невольников, воскоподобное сероватое вещество которое не стыдно было преподнести в дар царям и которое представляет собой, о незатейливая насмешка природы, всего лишь продукт жизнедеятельности пищеварительного тракта кашалота.
Отправки на запад ждали не только благовония, но и крашенные ткани, прозрачное стекло, строевой лес, вино и масло, сушёные фрукты, жемчуг из Индии, тончайшие шёлка из Китая. Всё чем богат Восток, всё что приносит торговую прибыль.
Вдоволь набродившись по побережью, подростки повернули домой. Близился полдень. Влажный зной заливал город. Солнце отражалось от ослепительно белых стен и мраморных статуй, изнуряющим теплом поднималось от гладких четырёхугольных камней мостовой. Редкие финиковые пальмы лениво покачивали тонкими полосками листьев. Неожиданно вдали, в самом начале улицы Декуманос появилась небольшая группа молодых греков. Шумно разговаривая они шли заняв всю ширину улицы. Короткие цветные хитоны броско выделялись на фоне белых стен.
В громких голосах чувствовалась какая – то театральная навязчивая преднамеренность, словно они стремились продемонстрировать всем своё главенство, свою роль в этом городе. Две главные общины города – эллины и иудеи жили в постоянной глухой вражде. Разногласия выливались в довольно нелепые, но вполне достойные улицы споры. Каждая из общин утверждала, что Кесария, официальная столица страны принадлежит им по праву. Прекрасный город – плод трудов царя Ирода, несомненно выстроен для иудеев, так как и сам Ирод иудей по рождению, утверждали одни, несколько лукавя, так как царь Ирод происходил из полуэллизированной семьи идумеев, насильственно обращённой в иудаизм.
Греки соглашались, - Да основатель города Ирод , но предназначался город не иудеям иначе царь не наполнил бы его храмами и статуями. Да и вообще Кесария выстроена на месте Стратоновой Башни, а в ней иудеев никогда не было.
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
вход
