|
Писатель Лариса Склярук
|
|
| GoldMan | Дата: Суббота, 09.08.2014, 22:28 | Сообщение # 16 |
 Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| (продолжение)
- А что такое Стратонова Башня? - изворачивались иудеи, - Захудалое местечко о котором вообще никто не знал. Но конечно главным были не разговоры для кого выстроен город, а борьба за реальную власть в нём.
Кто, представители какой общины будут заседать в городском совете? Кто будет занимать основные государственные должности - городские магистратуры? Кто будет принимать решения и контролировать один из богатейших городов Ближнего Востока? Молодые представители обеих общин не довольствовались ведением словесных дебатов и частенько начав обмениваться “любезностями” быстро переходили к более решительному методу доказательства своей правоты – к потасовке. Весь окружающий известный древним мир с восторгом принял греческую культуру, включая покорителей Эллады, заносчивых высокомерных римлян. И лишь иудеи отказывались поклоняться греческим богам, стремились жить по законам предков, и веря в своего единого, невидимого духовного бога испытывали чувство превосходства над язычниками поклоняющимися каменным идолам.
Греки же в отказе иудеев принять эллинских богов и эллинский образ жизни видели лишь варварское сопротивление цивилизации. Итак, молодые греки шедшие по улице Декуманос были настроены в очередной раз заявить о своих правах. Но вот жалость, что увидеть и услышать их было некому. Улица была пуста, прохожие словно растворились в поисках тени и в ожидании прохладных вечерних часов. Впрочем парочка иудеев всё же нашлась и даже шла им навстречу. Что ж. Прекрасно. Позабавимся. Конечно, если эти двое не свернут в сторону. Тогда можно будет, хотя бы от души покричать вслед трусам.
Действительно Ионатан и Эфраим вполне могли свернуть в сторону и благоразумно избежать ненужной встречи. Возможно два дня назад Ионатан так бы и сделал. Но сегодня он чувствовал себя уже другим человеком. Он был мужем, героем.
Сжав зубы, упрямо наклонив голову Ионатан шёл вперёд. Он не собирался уступать. Чуть дрогнув и замешкавшись долговязый Эфраим всё же двинулся вслед Ионатану. Две группы быстро шли навстречу друг другу. Для Ионатана в этот момент словно исчезло всё вокруг. Он видел только красный хитон грека идущего первым, его дерзкие глаза и шёл им навстречу почти печатая шаг по каменной мостовой. Наконец расстояние между соперниками сократилось до нескольких шагов.
Греки хотя и были изначально настроены агрессивно приписывая иудеям более низкие нравственные качества ещё не решили как продолжать и выжидающе оглядывали смотрящих настороженно иудеев. – Эй, обрезанные куда это вы так спешите? - насмешливо сказал грек в красном хитоне, словно бросил пробный камень в застывший пруд и ожидая, что произойдёт дальше. Эллины считали, что обрезание нарушает естественную гармонию, что человеческое тело должно оставаться таким каким оно создано природой, что высший идеал в естественности.
Ионатан гордо вскинул голову намереваясь сказать высокомерным тоном, что обрезание напоминает людям о том, что душа и тело должны быть едины, но он не успел. – Наверное спешат в свой храм воздевать руки пред ослиной головой, - язвительно бросил один из стоящих и все захохотали. В широко раскрытых ртах засверкали белые зубы, слишком много зубов, слишком белых на фоне загорелой кожи. Ионатан рванулся вперёд к юноше осмелившемуся сказать эту издёвку, эту лживую мерзость, оскверняющую главную святыню. Но вожак поднял руку, останавливая и иудея и товарищей своих. – А ты горяч, -сказал он насмешливо и медленно оглядев Ионатана предложил,- Сразимся один на один,- затем хохотнув добавил,- Да не дрожи ты как хвост овцы. Ионатана действительно пробирала нервная дрожь, которую он тщетно пытался скрыть.
Но эта дрожь не была от страха, она была от негодования. Ему хотелось ответить этому красавцу остроумно и язвительно, но слова не находились.
Не умел он забавлять слушателей пустой и вздорной шуткой. Не умел злословить. Он лишь надменно приподнял голову, кивнул и шагнул вперёд. Нужные слова нашлись у Эфраима, - Сколь нелепо и глупо предположение о голове осла, - задумчиво сказал он рассеянно почесав свой несколько длинноватый нос,- Иудеи никаким изображениям не поклоняются. Потому как заповедь гласит: “Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что….”
Речь свою он закончить не успел. Резкий толчок в грудь и Эфраим беспомощно взмахнув длинными руками шлёпнулся на ягодицы вызвав новый взрыв смеха. К сидящему в пыли с по - детски обиженным лицом мальчику греки тут же потеряли всякий интерес сосредоточившись на предстоящей потехе.
О том, кто будет победителем в этом поединке никто из них не сомневался и они громко подзадоривали своего приятеля, – Надавай ему, Антифон,- кричали они взмахивая руками или похлопывая себя по ляжкам. Антифон был старше Ионатана. На вид ему было лет шестнадцать.
Он был уверен в своих силах и потому не спешил. Успеет наказать этого иудейчика. Намеренно медленно Антифон приподнял крепкие загорелые руки и отстегнул, для большей свободы движений, фибулу* на правом плече. Так делали во время гимнастических упражнений. Шевельнулись мускулы под смазанной маслом кожей. Ионатан был высок ростом, но его тело ещё не налилось силой. Он казался худым и неловким рядом с уверенным Антифоном. Юноши приблизились и какое – то время двигались по кругу, рассматривая друг друга. Честно говоря, Антифону нравилось умное лицо Ионатана. Они вполне могли бы подружиться, если бы не эта фанатичность во взгляде иудея, эта непоколебимая, отвергающая любые альтернативы приверженность своему Богу.
Лениво усмехнувшись Антифон первый ударил Ионатана. Мотнув от удара головой, Ионатан облизал пересохшие губы и бросился вперёд. Дальше он ничего не помнил. Он сражался с гневом оскорблённого человека, не допускающего никакой, даже словесной попытки прикоснуться к Храму. Раз он не сумел объяснить язычникам, что разум их просто примитивен и не способен постигнуть неосязаемого и неприкасаемого Бога, раз бессилен он Ионатан подобрать главные слова, то уж кулаками он своё докажет. Такого пыла Антифон не ожидал.
Презрительная улыбка исчезла. Было видно, что он с трудом сдерживает наступление Ионатана. По лицам обоих потекла кровь, мешаясь с потом и грязью. Они упали и покатились по камням дороги. Антифон почувствовал, что изнемогает. Он был готов закончить сражение, лишь бы удалось выйти из него, не задев своего достоинства. Его толкнуло к поединку стремление повысить своё самоуважение и лидерство, желание покрасоваться перед приятелями, театрально поставив ногу победителя на грудь лежащего в пыли поверженного иудея, но самому упасть от ударов этого ненормального, изуродовать своё красивое лицо его оплеухами и пощёчинами в намерения Антифона совершенно не входило. А Ионатан словно и не замечал ударов по своему телу.
Стоявшие вокруг греки сначала громко смеялись и взрывом насмешливых выкриков отмечали каждый удачный, попавший в цель удар Антифона, но постепенно замолчали. Они почувствовали в этом худом подростке того чего не было в их вожаке, а именно способности умереть здесь и сейчас, но не отступить. Лёгкое приключение становилось чем то, к чему они не стремились, наполнялось ожесточением, которого им было не нужно. В душах их поднялась злость и уже готовы были они броситься вперёд вмешаться в драку и смять этих двух подростков с их противными обычаями, варварским фанатизмом, нежеланием уступить. Положение спас патруль римских легионеров появившийся из – за поворота улицы. Солнце блеснуло на бронзовых накладках поясов и на рукоятках коротких мечей. Загрохотали по каменным плитам подошвы подбитых металлическими гвоздями калиг*, заскрипели ремни перекрещенные на бёдрах. – Задержат, накажут плетьми,- испуганно выдохнул Эфраим.
Обычно грекам нечего было опасаться солдат размещённого в Кесарии, римского гарнизона. Чаще всего легионеры принимали сторону эллинов. Но в последнее время римскому прокуратору Антонию Феликсу надоели беспорядки и стремясь быстрее их прекратить административные власти начали наказывать всех без разбора. Так что теперь наказание плетьми, а то и палками могло ожидать и эллинов. К тому же для Антифона появление легионеров было спасительным. Оно дало именно тот повод, который был ему нужен, чтобы прекратить драку и в то же время сохранить своё изнемогающее от усталости достоинство. - До следующей встречи, - с трудом шевельнул он разбитыми губами и греки исчезли углубившись в поперечную улицу.
Поддерживая еле живого спотыкающегося друга, Эфраим увлёк его в противоположную сторону. Римляне никого не преследовали. Добравшись до улицы на которой был расположен дом отца, Ионатан распрощался с Эфраимом и как тот не настаивал не позволил ему идти далее. Предстать перед родными побитым и поддерживаемым другом.
Ну нет на такое унижение Ионатан был не согласен. Новый дом Боаза бен Барака являлся для его владельца символом успешности и благосостояния, предметом его гордости и даже некоторого самодовольства. Выстроенный в престижном районе вилл, отделанный белым мрамором дом был красив и удобен. В архитектуре дома чувствовалось сильное греческое влияние и прежде всего в наличие атриума. Хотя справедливости ради надо сказать, что идея атриума, то есть внутреннего дворика ведёт свою историю с более древних времён и из страны расположенной много восточнее Греции, а точнее из древней Месопотамии. Так что какой народ более повлиял на идею создания жилища вокруг очага сказать затруднительно.
Подойдя к массивной входной двери, украшенной по сторонам двумя полуколоннами, Ионатан постоял в некоторой нерешительности. Юноше хотелось бы пройти в свою комнату незамеченным, но сделать это было довольно сложно. Дверь заперта и надо было стучать, а стучать значит привлекать к себе нежелательное внимание домочадцев и слуг.
Впрочем, выбора не было. Не лезть же в самом деле через высокий забор. Вот уж тогда бы он выглядел более чем глупо. Пока юноша раздумывал за дверью послышались неспешные шаги и она открылась дав возможность Ионатану быстро проскочить мимо вздрогнувшего от неожиданности и отшатнувшегося к притолоке Зевулона. Но как не проворно он это сделал, старый слуга всё же успел заметить следы битвы на лице юноши и обеспокоенно – любопытно закрыл дверь с внутренней стороны, откладывая свой поход в лавку и ожидая как события будут разворачиваться дальше. Внутренний двор покрытый мраморными плитами был своего рода световым колодцем, через который освещались спальни и все прочие помещения дома. Отсутствие окон делало спальни прохладными даже в самые жаркие дни, а маленький их размер давал возможность быстрого обогрева в дождливые зимние месяцы.
Решив, что во двор он проник удачно, Ионатан торопливо направился к себе, в блаженную прохладу спальни, где он мог привести себя в порядок. Ему претило показаться родным в столь неприглядном, не совместимом с его новым положением, как ему думалось, виде. Пересекая широкими шагами двор Ионатан слышал как на кухне привычно ворчит старая кухарка распекая мальчишку – раба данного ей в помощь, как в кладовой слуги передвигают тяжёлые глиняные кувшины с вином, маслом и мёдом, как шумят жернова перемалывая зёрна пшеницы.
Скрыться незамеченным в своей комнате Ионатану, увы, не удалось. Впрочем он это и предполагал зная, что всё в доме находится под неусыпным вниманием и контролем матери. Потому он лишь уныло вздохнул и остановился, когда мать его окликнула. Мирел легко поднялась с деревянного кресла стоящего в тени колоннады и направилась к юноше. Стройная в свободном длинном одеянии она двигалась уверенно неспешно. Густая сеточка с золотыми нитями под которую были упрятаны волосы поблескивала на солнце.
Мирел обвела взглядом красивых глаз истерзанное в подтёках пота и запёкшейся крови грязное тело младшего сына, но ни о чём не спросила, не заахала и не запричитала, а лишь вызвав слугу приказала приготовить ванну. До ужина Ионатан старался не попасть на глаза отцу или старшему брату. Но избежать вечерней встречи он не мог.
Глаза его были опущены вниз когда он сел за стол накрытый по приказу матери на свежем воздухе. Некоторое время Боаз пристально и задумчиво рассматривал почерневшее, вспухшее изменившееся лицо сына. – Хочешь рассказать, что произошло? - спросил Боаз.
Ионатан отрицательно качнул головой. Боаз не стал настаивать, скрытый смысл происходящего был ему вполне ясен. Ему претила эта борьба, противостояние общин. Он считал себя человеком широких взглядов, благосклонно относился к Филону Александрийскому, который в своих многочисленных произведениях стремился объединить идеи греческих философов с иудейскими религиозными догмами. Ему нравились греческое изящество и утончённость. Но высказывать свои сокровенные мысли вслух Боаз не торопился, понимая, что жить в Кесарии и не принять ту или иную сторону было невозможно. Вместо этого он сказал обращаясь к сыну, – Иди собирайся. Поедешь со мной. На него удивлённо посмотрели три пары тёмных глаз. Ранее задумывалось, что в поездке в Иерусалим, в которую собирался Боаз с целью проверки своих двух успешных магазинов, Ионатан участвовать не будет, что он останется помогать брату Гидеону, высокому немного грузному молодому мужчине с небольшой аккуратной бородой и коротко на греческий манер подстриженными волосами. Гидеон должен был проследить и за погрузкой товара на корабль отправляющейся в Рим и за богатой лавкой на рыночной площади.
Так что помощь Ионатана была бы совершенно не лишней. Почему же отец переменил своё решение?
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Суббота, 09.08.2014, 22:30 | Сообщение # 17 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| (продолжение)
Мирел первой отвела свой взгляд. Она была очень разумной женщиной и сразу поняла, что беспокойство, именно беспокойство за младшего сына которым была полна и она, вынуждает Боаза увезти Ионатана, хотя бы на время из неспокойной постоянно кипящей Кесарии. - Сколько их было?- тихо спросил Гидеон. – Пятеро, но мы дрались один на один, - нехотя ответил Ионатан.
Первой его мыслью было воспротивиться решению отца, в конце концов он теперь взрослый, но тут же перед его мысленным взором встал Иерусалим, его редкостный облик, стены из золотистого камня, дома построенные на крышах других домов, вырубленные в скале улицы и Храм.
Единственный и неповторимый. Белый и золотой. Посещение которого мечтание всей жизни для иных иудеев. Как тут можно отказаться.
Глава 2.
Утром во главе небольшого каравана состоящего из нескольких повозок с товарами, в сопровождении слуг и охраны Боаз и Ионатан проехав сквозь ворота в восточной стороне города, покинули Кесарию.
Цветущая Галилея раскинулась перед ними. Террасы с виноградниками сменялись фруктовыми садами, оливковые рощи полями злаков. По заросшим травой склонам, словно живые взбирались к вершинам холмов платаны. Их широкие кроны отбрасывали густую тень. Испуганные приближением людей дикие козы прекращали обгрызать острые листья невысоких палестинских дубов и быстро исчезали в зарослях.
В небольших долинах пышно цвели жёлтые крокусы, неприхотливый ракитник изгибал сероватые стебли карабкаясь по каменистым склонам оврагов, алоэ выставляя в стороны свои сизые мясистые листья устремлял в небо красные кисти цветов. Иногда через дорогу стремительно, не давая себя рассмотреть, пробегала лиса.
Серые ястребы охотясь искусно маневрировали между деревьями. Воздух напоенный запахом травы и полевых цветов ласкал и будоражил, вызывал философские размышления о родной земле, щемяще острое чувство любви к ней благословенной, где все могли быть сыты и счастливы. К заходу солнца добрались до небольшого в десяток строений, селения. Крепкие стены домов были составлены из обтёсанных камней и хорошо оштукатурены.
Однообразную ровность серых стен изредка нарушали маленькие квадратные окна. Плоские деревянные крыши домов были покрыты толстым слоем глины перемешанной с соломой. Кое- где на крышах ещё доцветали мелкие красные аннемоны.
Здесь жил давний знакомый Боаза неспешный величавый Амрам и его жена приветливая Хадас. Боаз всегда с удовольствием бывал здесь. Его привлекала эта первозданная почти библейская простота людей, живущих плодами рук своих.
Пока Хадас накрывала на стол, неслышно двигаясь по чисто выметенному земляному полу, мужчины не спеша беседовали сидя на скамье перед домом и наслаждаясь подступающими сумерками. Они с удовольствием поговорили о ценах на зерно и скот. Приблизив к друг другу лица, мало ли что, горячо пошептались о вызывающем возмущение иудеев, подушном налоге в пользу храма Юпитера Капитолийского, налоге, платить который принуждены были даже женщины и дети и который, однако никто из подвластных Риму народов не платил.
Раздражённо поговорили о последней переписи населения. Перепись - основа налога. Налог же дело нечестивое. Только Бог единственный господин, которого должен признавать иудей, и только ему положена уплата десятины. Следствие же переписи - откупщики налогов ,ненавистные и презираемые “мытари”, сидящие на всех дорогах страны. – За верблюжью поклажу масла в алебастровых кувшинах всегда платили 25 денариев, а в козьих мехах- 13. То обычай. Так нет, требуют, что в голову взбредёт.
Всю дорогу в спорах с мытарями провели,- пожаловался Боаз. - А поземельный налог? - перебил его Амрам,- А налог с “дыма”, то есть с дома своего? – А пошлина с товаров? - твердил своё Боаз, качая головой. – А кормление проходящих войск и путешествующих сановников? – неожиданно повысив голос спросил Амрам, словно стремясь показать, что его налоги более тяжелы. – А “добровольный” взнос на венок императору?- возмущённо воскликнул Боаз и тут же испугавшись своих слов, беспокойно оглянулся, вытер мгновенно вспотевший лоб и замолчал. – А налог на плоды? А налог на ремесло? А ремонт дорог? А ангарии? Только и поспевай выставлять лошадей и носильщиков,- продолжил перечислять пошлины и налоги Амрам, но затем словно устав от этого перечня тяжкого бремени также замолк.
Так они и сидели некоторое время двое умных работящих мужчин и грустно задумавшись молчали. Однако вскоре они возобновили беседу. Правда теперь она перетекла на иную, но не менее волнующую тему, тему буквально носившуюся в воздухе. Когда следует ожидать восстановление династии царя Давида? Причём Амрам с его простым, крестьянским умом в котором не было ни сомнений, ни противоречий и который с рождения чувствовал природную связь с Богом, считал, что пришествие Машиаха произойдёт естественным путём, - Если народ раскается в грехах своих, то Всевышний пошлёт Избавление и восстановит он царскую династию Давида. Боаз же получивший обширное образование и знакомый с мыслью, что всё в мире происходит по законам природы, воспринимал приход Машиаха напротив как что – то необычное, сверхъестественное, чудесное.
Но и тот и другой никаких сомнений в самом приходе не имели, а напротив ожидали это в самое ближайшее будущее и пытались вычислить срок прихода, погружаясь в область фантазий и видений. Это была своеобразная вера в обновление. И в обновление этом жило и сознание своего превосходства и жажда мщения за национальное унижение. – Впрочем, дела мои идут неплохо,- вновь перешёл Боаз к коммерческим делам,- Везу новый товар в свои два магазина. Да и проверить управляющего не мешает. Не вызывает он у меня доверия. И в который раз Боаз начал жаловаться как трудно найти достойного честного человека, вновь предлагая Амраму переехать в Иерусалим и занять место управляющего при его Боаза магазинах, соблазняя хорошим жалованием и жизнью в большом городе. И в который раз Амрам вежливо отклонил предложение Боаза ссылаясь на то, что он сельский житель. Он де не хочет никого обижать, а тем более желанного гостя своего дома, но право его дело растить хлеб, разводить овец, а в торговом деле он Боазу не помощник. – К чему мне излишества и то без чего мне прожить возможно.
Неспешно качая головой Боаз соглашался со словами Амрама. Ему даже начинало казаться, пусть временно, пусть ненадолго, что Амрам прав. Что нет ничего на свете лучше, чем сидеть вот так вечером, каждому “под своей виноградной лозой, каждому под своей оливой” и спокойно созерцать засыпающую природу. Ионатан сидел тут же недалеко от беседующих, на нагретой за день ограде из валунов. Он и слышал о чем говорили мужчины и не слышал.
Голоса то проникали в его сознание, то приглушались отодвинутые его Ионатана неспешными мыслями. Обхватив руками колено одной ноги и чуть покачивая другой свободно свисающей юноша откинувшись назад созерцал этот древний и вечно юный мир, этот краткий переход от света к тьме, эту быстро меняющуюся игру красок, которой гениальный художник природа ежевечерне забавлялась.
Солнце медленно скрывалось за холмом. Силуэты развесистых смоковниц чётко вырисовывались на теряющем цвет бледном небе. Слышалось томное мычание коров, фырканье мулов, жалобное блеянье овец. Вечерний ветер принёс из загона запах пыльной шерсти, овечьего молока и прихотливо смешал его с сильным ароматом цветов жимолости.
Привлечённые ароматом ночные бабочки закружились над розовыми цветами. Первые ещё неяркие звёзды замерцали на небосводе и как продолжение очарования природы, как прекрасная часть её из-за деревьев появился девичий силуэт. Появление девочки возникшей словно из переплетения этих тонких ветвей, подействовало на сидящих как неожиданное воплощение грёз. Девочка была высокой и стройной. Походка её была лёгкой и горделивой. В ней не было ребяческого смущения, она была абсолютна естественна и именно поэтому необъяснимо обаятельна.
Некоторая угловатость юного тела придавала несказанную прелесть её грациозным движениям, её тонким рукам поддерживающим на плече кувшин полный воды. Большие ярко блестевшие глаза на гладком смуглом лице смотрели внимательно и приветливо. Густые чёрные волосы крупными кольцами ложились на плечи и спину. В ней была непосредственность и живость, прелесть юности и вечная тайна красоты. – Это же моя дочь Бина,- сказал Амрам в ответ на вопросительно - восхищённый взгляд гостя,- Ты не узнал её. – Да – да у тебя же есть дочь.
Видно давно я её не видел. Сколько же ей лет? – Десять, - и Амрам погладил рукой свою большую тёмную бороду. Девочка не приближаясь издали вежливо поклонилась и прошла в дом помогать матери. Ни мужчины, ни сама девочка не заметили того, что произошло с Ионатаном. Его же видение девочки поразило так, как поразила когда- то праотца Иакова, Рахиль встреченная им у колодца.
Ионатан сидел глядя на освещённую дверь дома за которой исчезла Бина и сердце его гулко билось в груди. Как же он войдёт сейчас в дом, как будет ужинать? И он представлял себе, как Бина смотрит на его припухшее лицо со следами синяков и ударов, на все эти желтовато синие и даже уже чернеющие пятна, на эти ссадины покрытые засыхающими корочками. Нет, он не войдёт в дом. Он останется сидеть здесь. – Что с моим мальчиком? Почему он безмолвствует, словно потерял дар речи? - Я не голоден,- ответил Ионатан на зов отца и отвёл глаза от пристального его взора.
Но отцовское сердце любящее и умудрённое опытом сразу подсказало причину такой необычной сытости. – Пойдём, - повторил он настойчиво подходя,- Ты получил эти ссадины в честном бою. Тебе нечего стыдиться. Но юноша продолжал молчать. Не дождавшись ответа Боаз повернулся и пошёл в дом. Ионатан остался один. Ему стало тоскливо, одиноко и грустно. Слабый свет светильника проникал сквозь неплотно закрытую дверь. Но вот старая дверь вновь скрипнула. Ионатан поднял опущенную голову. На пороге стояла Бина. Она приблизилась к молчавшему юноше села рядом на каменную ограду. Ионатан замер. Бина слегка коснулась пальцем щеки Ионата спросила участливо,- Болит? Ионатан отрицательно покачал головой, не сводя глаз с лица девочки. Вдруг она легко вскочила на забор, протянула руку к пышным веткам смоковницы, чей серый словно из камня ствол находился рядом, сорвала плод и протянула Ионатану.
Юноша задумчиво посмотрел на плод отливающий фиолетовым цветом и неожиданно сказал, – Я женюсь на тебе. – Я согласна,- сказала Бина,- Только давай сначала немного вырастем,- и спрыгнув с ограды лёгким прыжком газели она пошла к дому.
Мелодично звякнули ножные браслеты.
На полпути девочка повернулась и чуть удивлённо приподняла ровные дуги бровей ожидая когда же Ионатан пойдёт следом. За ужином Ионатан забыв о том, что он не голоден показал здоровый молодой аппетит. Он ел свежевыпеченный хлеб и овощи, куски отварного мяса и пряные травы, запивал холодной водой из колодца и не замечал обращённых на него взглядов. Отец рассматривал сына с новым чувством радости и лёгкого сожаления о своей юности, уже прошедшей.
Амрам задумчиво поглаживал густую чёрную бороду, в по – женски проницательных глазах Хадас светилось лёгкое удовольствие. Но Ионатан не замечал всего этого, потому что всё время старался смотреть в лицо Бины, чтобы вновь удостовериться в согласии которое произнесли её губы, в тайне их соединившей. Как только он ловил взгляд чёрных глаз девочки, Ионатан успокаивался, и с новой рвением набрасывался на еду. Поездка в Иерусалим прошла на этот раз для Ионатана словно в тумане. Он торопился домой, надеясь на обратном пути вновь посетить дом Амрама, вновь увидеть Бину. Но к его большому сожалению оказалось, что путь их на этот раз прошёл иначе и Ионатан разочарованный и молчаливый, ехал на муле рядом с первой повозкой и односложно отвечая на вопросы отца изо всех сил старался не выдать охватившего его разочарования. Но Боаз и не собирался расспрашивать сына. Он совершенно ничего не имел против данного союза и решил по возвращению домой написать другу письмо с предложением обручить молодых.
Стоял вечер. Истомлённые долгой дорогой путники уже созерцали дома Кесарии, казавшиеся тёмными силуэтами от ослепляющего блеска спускающегося в море солнца. Исчезая в морской пучине светило выбрасывало свои последние пучки света и они пробиваясь сквозь пространство прямых улиц мешали путникам смотреть вперёд. Ослеплённый солнцем взгляд поворачиваясь вправо приятно отдыхал на фиолетовых гроздьях тянущихся вдоль дороги виноградников. Одинокого странника ехавшего им навстречу по вечерней дороге первым приметил слуга Зевулон. Много лет назад был он продан за долги и по истечении положенных законом шести лет отказался уйти, сказав словами Торы. – Не пойду я от тебя, потому что люблю тебя и дом твой. Так и остался Зевулон то что называется рабом вечным, а на самом деле преданным и необходимым домочадцем. Приложив руку козырьком ко лбу, всмотрелся Зевулон старыми дальнозоркими глазами в путника и сказал, обращаясь к Боазу, - А ведь это Нахум, управитель дома твоего.
После этих слов Боаз приказал остановить все повозки и дожидаться приближения Нахума, в волнении задавая себе бесчисленные вопросы, один другого тревожней, но все они вообщем сводились к одному главному. Что случилось дома? Через несколько минут Нахум остановил своего осла рядом с Боазом, спустился на землю, оправил серое дорожное платье и сказал, - Мир вам. Видно пожалел Господь меня. Не заставил ехать далеко в поисках хозяина. – Говори скорее. Зачем ты здесь посреди дороги, когда солнце уже садится и все путники спешат на ночлег опасаясь ночных разбойников? – Не всё в порядке в доме твоём хозяин. Вот и позвала меня Мирел жена твоя и приказала оставить все дела по дому и ехать к тебе. – Да скажешь ты наконец в чём дело?- вскричал не выдержав Ионатан. Нахум осуждающе взглянул на юношу не одобряя его несдержанность, но так как на лице Боаза тоже читалось нетерпение, то он провёл рукой по бороде и сказал, - Сын, твой Гедеон опасно ранен.
Боаз побледнел. Ахнули слуги. Нахум не спеша оглядел всех. Это был человек небольшого роста с быстрыми глазами, выражение которых было и хитрым и наивным одновременно. Вполне довольный эффектом который произвели его слова на слушателей мужчина обстоятельно продолжил рассказ - Кесария кипит как котёл плотно закрытый крышкой. Молодые мужчины совсем забросили дела свои. Подпоясавшись ремнями и взяв в руки крепкие палки бродят они по городу в поисках друг друга. Язычники ищут иудеев. Иудеи язычников. А кто ищет, тот находит. Вот бои то и дело вспыхивают на площадях и улицах города. – А римляне? Римляне что не вмешиваются?- вновь вскричал Ионатан. – Римляне уже просто сбились с ног, безжалостно избивая цепями и тех и других. Но сбежав с одной площади можно тут же встретиться на другой. Улиц и площадей в городе много.
Многим язычникам наломали бока, но и иудеи пострадали. Несколько человек убиты, а сыну твоему Гедеону в рукопашном бою, сломали рёбра, ногу и так ударили камнем по голове, что лежит он сейчас безмолвно, как трава на лугу и глаз не открывает. Охваченный глубокой печалью Боаз прислонился спиной к повозке и на время словно перестал слышать. Только звон звучал в ушах его. Наконец слух вернулся, - Что? Что? Что?- спросил он рассеянно.
Нахум повторил свой рассказ о том, что прокуратор Феликс разъярённый неповиновением населения приказал выбрать по три человека от каждой общины, самых знатных и самых умных, чтобы отправились они к императору Нерону и пред лицом императора “оспаривали друг у друга свои права”*. Он Боаз бен Барак выбран одним из просителей.
Поздно вечером того же дня Боаз сидел под колоннадой своего дома. Ветер доносил чистый запах моря, соли и водорослей. Слышались глухие удары волн перекатывающихся через глыбы камней. Яркие звёзды смело заглядывали в колодец двора, отражались в тёмной воде бассейна. Купец беспокойно постукивал костяшками пальцев по подлокотнику кресла, бесконечно переживая произошедшее со старшим сыном. Но слава Всевышнему Гидеон наконец – то пришёл в себя и жизнь его теперь вне опасности. Он ещё побудет в постели под заботливым присмотром Мирел.
Его участию в кровавых уличных драках пришёл конец.
А когда он выздоровеет Боаз его женит и отправит в Иерусалим. Пусть управляет магазинами, остепенится, успокоится.
Боаза сейчас больше волновал Ионатан. Несметное количество раз укорил себя Боаз в том, что не оставил любимого младшего сына в Иерусалиме, а теперь вот вынужден оставить здесь в этом солнечно- праздничном, но таком неспокойном и опасном городе.
Такого юного неосмотрительного обуреваемого праведным гневом мщения. Бог знает, что он может натворить.
Иногда у Боаза мелькала непрошенная мысль о возможности избежать конфликта путём уступок и облегчить себе жизнь приняв чужую культуру. Но тут же в душе поднимался протест. Ведь у греков нет ничего, говорил он себе, что хотя бы отдалённо напоминало Десять заповедей, ничего способного ограничивать дурные инстинкты и приближать к высокой духовности. Божества Олимпа казалось подражали людям проявляя далеко не лучшие человеческие качества- зависть и мстительность, жестокость и вероломство. Они были презренны в своих низменных варварских желаниях. Они были порочны, а порой просто смешны в своей извечной погоне за удовольствиями. О нет, олимпийцы не могли служить примером нравственности и морали. Принять их это значит повернуться спиной к истинному Богу, побрести назад в дебри примитивных инстинктов. К рассвету Боаз принял решение. И как только оно сразу не пришло ему в голову. О том, чтобы отказаться от своей роли посланника и просителя не могло быть и речи, а потому Ионатан отправится с ним в Рим. И будет его мальчик безупречный, храбрый и любящий, под присмотром, серьёзным мужским отеческим присмотром. И увидит он Рим и поймёт, что невозможно маленькой Иудее противиться столь грозной силе.
Примечания к главам 1 , 2.
Фибула – Металлическая застёжка, также являлось украшением.
Калиги - солдатская обувь. Полусапоги.
Иосиф Флавий. Иудейская война (Книга 2. Глава 13 – 7)
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Суббота, 09.08.2014, 22:31 | Сообщение # 18 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| (продолжение)
Глава 3.
На левом берегу реки Тибр, в двадцати пяти километрах от моря, на семи холмах раскинулся город Рим.
Что заставило людей обосноваться здесь в этой местности с пропитанной влагой почвой способствующей лихорадке? Удобство защиты крутых холмов? Судоходность реки? Близость моря? Казалось бы были и более подходящие места для проживания. Но как – бы там ни было, а заселив эти, не слишком здоровые места потомки Ромула и Рема сумели создать Великое государство. Создать и в течение длительного времени успешно сохранять самую обширную державу древнего мира.
Все тринадцать веков своего существования римляне воевали практически непрерывно, постепенно всё дальше и дальше вонзаясь в окружающие их земли, откусывая и присоединяя к своим холмам чужие владения. К тому времени с которого мы начинаем свой рассказ Римская империя уже была государством с населением в 60 миллионов человек.
В пределах одной державы оказались все народы Средиземного моря.
На западе естественной границей империи стали тёмные воды Атлантического океана. Северные рубежи пролегли по руслам известных европейских рек - Рейну и Дунаю, южная граница терялась где- то в раскалённых песках Северной Африки, а восточная достигала Ефрата.
Более тридцати стран современного нам мира располагаются на той территории, которая прежде принадлежала империи. Столица империи поражала современников необозримостью площади. Ни с одной стороны Рим не имел чётких границ. Его предместья переходили в оливковые рощи, сады, парки, роскошные виллы. Имперское величие воплощалось в красоте и монументальности общественных зданий. Храмы и амфитеатры, термы и базилики*, триумфальные арки и статуи, статуи, статуи. Статуи всемогущих богов и божественных императоров, блестящих полководцев и влиятельных лиц империи, удачливых литераторов и просто жителей Рима. Одиннадцать водопроводов подавали в город миллионы кубометров питьевой воды.
В годы так называемого “золотого века” империи, в годы правления Августа в различных районах Рима было выстроено семьсот бассейнов, пятьсот фонтанов, сто тридцать резервуаров. Из отдалённых речек и горных ручьёв, из мест где вода славилась особым вкусом и чистотой доставлялась она в столицу и текла непрерывно, без устали наполняя городские перекрёстки своим неумолчным журчанием и плеском.
Главная площадь имперской столицы расположенная в низине между тремя холмами Палатином, Капитолием и Эксвиланом называлась просто -Форум. Сердце Рима билось именно здесь. Именно на Форуме совершались суды и произносились надгробные речи. Именно Форум пересекали триумфаторы возвращаясь из победоносных походов.
Именно здесь по приказу Октавиана Августа был поставлен Золотой миллиарий - столб из позолоченной бронзы - символ центра империи, точка откуда вёлся отсчёт расстояний до важнейших провинциальных столиц. Отсюда от этого символического центра вышагивая по выложенным камнями дорогам, несгибаемые легионы воинственного народа шли к новым победам и завоеваниям. Впрочем, римляне нисколько не считали себя просто завоевателями.
Даже напротив. Ведь они несли покорённым народам, варварам закон и порядок, римский образ жизни, мир, спокойствие и культуру. Правда взамен в Рим беспрерывным потоком текли ценности и денежный капитал. Контрибуции, военная добыча, откровенный грабёж и обширные склады на Тибре и в порту Рима Остии ломятся от товара.
Медь, янтарь, соль из Германии. Лён, овцы, эмаль из Галлии. Олово и серебро из Долмации. Шерсть из Британии. Хлеб из Египта. Благовония из Аравии. Ну и разумеется рабы, рабы, рабы.
Прозрачным светлым днём октября 60 года, по цветным мраморным плитам главного зала базилики Юлия неспешно прогуливалось трое молодых мужчин. По их одежде - белым тогам с узкой пурпурной полосой, по золотому кольцу на пальце, по рабам сопровождающих их и оставшихся ожидать снаружи на ступенях базилики можно было заключить их безусловную принадлежность к обеспеченному слою населения, а ещё точнее ко второму после сенаторов высшему сословию - сословию всадников.
В просторном центральном зале окружённом со всех сторон двойными портиками белых колонн было прохладно. Сквозь боковые окна проникал неяркий свет. С Форума куда выходили ступени главного входа доносились голоса шатающихся по площади бездельников и азартные возгласы сидящих на ступенях игроков в латрункули*, а из торговых лавок расположенных в глубине портиков внятно звучали призывные крики зазывал. Но весь этот шум был привычным.
Получить в Риме возможность тишины и уединения было практически невозможно. Тот кто этого желал должен был отправляться жить в деревню. Вдыхая прохладный воздух осени мужчины негромко беседовали о делах государственных. И хотя управление государства из общего дела каким оно было во времена республики, стало прерогативой принцепса* и его приближённых, у граждан ещё оставалось не менее важное право осторожно критиковать действия власти. Через высокий порог лавки переступила молодая красивая девушка. Её безукоризненно задрапированная и стянутая поясом под самой грудью столла* спускалась до пят.
Чуть откинув назад искусно убранную головку и сделав вид, что не замечает устремлённых на неё мужских взглядов, девушка направилась к выходу. Во всех её движениях была некоторая театральность, считавшаяся в те времена верхом изящества. Спустившись по ступеням на площадь, девушка набросила на голову свободный край паллы* и села в поджидавшие её обитые шёлком носилки. Шесть дюжих лектикариев* одетых в одинаковые серые короткие плащи легко понесли носилки бесцеремонно расталкивая прохожих.
Две пожилые рабыни нагруженные покупками двинулись следом. Надменная улыбка тронула яркие губы красавицы, когда она напоследок всё же взглянула в сторону мужчин, желая видимо убедиться в длительности их внимания. – Богиня!- восхитился Эмилий. – Ведёт себя словно дочь сенатора, - проговорил Марций с недовольной гримасой.
Представитель старинного рода он косо смотрел на новых людей желающих проникнуть в привилегированную среду. Его, как и многих в Риме приверженцев староримских традиций раздражала эпатажная демонстрация богатства заключённая в пользовании носилками. – Что ж папаша её богат и мог бы уплатить миллион сестерций имущественного ценза,- в голосе Эмилия слышалось уважение. - Да вот беда, предки подвели,- зло прервал его Марций, намекая на закон Октавиана Августа, по которому, чтобы принадлежать к сенатскому сословию необходимо было, кроме обладания достаточным богатством иметь ещё и сенаторами два поколения предков - отца и деда. - Ты ей понравился Валерий. Как благосклонно она на тебя взглянула,- поменял Эмилий тему разговора.
Ему хотелось говорить о женщинах и любви. Валерий равнодушно пожал плечами, - Жены пока я не ищу, а любовница…, и он насмешливо процитировал эпиграмму Марциала, – Что за любовниц хочу и каких я, Флакк не желаю? Слишком легка – не хочу, слишком трудна – не хочу. Я середину люблю, что лежит между крайностей этих: Я не желаю ни мук, ни пресыщенья в в любви. – Прощай, сладчайшая,- воскликнул Эмилий и послал преувеличенно пылкий поцелуй вслед исчезнувшим носилкам. Его спутники засмеялись. Даже в той атмосфере вседозволенности и порока, какая царила в Риме, Эмилий выделялся своей постоянной готовностью к ночным трудам и неутомимым поискам новых наслаждений. Пресыщение уже исказило его лишённые мужественности черты, обесцветило глаза, сделало нечистой бледную кожу, воспалёнными веки. Некоторое время прогулка продолжалась в молчании. – Что решил, отец?- спросил Марций. – Я ещё не говорил ему о своём желании, но думаю он не будет против,- ответил Валерий. – И в какой легион ты хочешь записаться? – В один из восточных. – Почему не в преторианскую гвардию?- удивился Эмилий. – Кто же откажется служить в самых престижных войсках Империи, да только сам знаешь, в гвардию берут граждан Рима италийского происхождения.
А у отца не всё с этим в порядке. Мне могут отказать, а начинать службу с разочарования нет желания, - и Валерий высокомерно приподнял голову. Его тонкие губы сжались, резче обозначилась ямочка на небольшом крепком подбородке,- Да и службу гвардия несёт исключительно в Италии, а мне хочется взглянуть на Восток.
Была ли в этих словах правда или же они были продиктованы лишь гордостью, Марций обдумывать не стал. В такие дебри человеческой души он не забирался. – Тогда тебе нужен Египет,- твёрдо сказал он. – Покинуть Рим. Как можно этого желать,- проговорил Эмилий, слегка поёживаясь. Худой, болезненно бледный, изнеженный сверх всякой меры он и думать не мог о военной карьере. – Собирание книг страсть конечно благородная, но всё же подлинная римская ценность – это воинская слава и воинская честь! И лишь памятники военным подвигам достойны восхищения! - вскинув правую руку громко, как с трибуны Форума возвестил Марций,- А ты как грек печально слёзы льёшь, -презрительно добавил он выдавая последней фразой враждебное отношение римлян ко всему чужому.
Римляне всегда отделяли своё отношение к эллинской культуре от самих эллинов. Греческой цивилизацией восхищались, при этом греков презирали. Марций может и далее продолжил бы свой монолог восхваляя римскую доблесть, но тихая фраза Валерия, - Пора спасаться бегством, - прервала его на полуслове. Все трое неожиданно быстро среагировали на эту фразу и с преувеличенно демонстративной поспешностью отступили за колонну.
Минуту спустя мимо колонны, не заметив мужчин стремительно прошествовал человек. Он был растрёпан и беспокойно вертел по сторонам головой. – Отправился за новыми жертвами ,- насмешливо сказал Валерий вслед спешащему. – Тебе надо было остаться Эмилий, разве изящная словесность не твоя стихия? Зря что ли столько сестерций ты тратишь на покупку книг,- сказал Марций и добавил ворчливо,- Ну и писак расплодилось повсюду. – Жаль Марций, что ты никогда не заглядывал в книги купленные Эмилием. Тогда бы знал их истинное, скажем так, шаловливое содержание,- смеясь сказал Валерий. Эмилий притворно пожаловался, – О Марций, друг. Ты хочешь в жертву принести меня? Остаться? Нет, уж благодарю. Достаточно и того, что вчера в термах измучен был я чтением его эллегий. Как видно звук собственного голоса восхищает его безмерно. Ты не поверишь, но он следовал за мной и во фригидарий и в тепидарий* - И неужели ж ты не расхваливал поэта, чтоб пообедать у него?- съязвил Валерий.
Легко пропустив мимо ушей язвительность тона, Эмилий воскликнул, – Безусловно, это входило в мои намеренья, но клянусь, Валерий от стихов его я совершенно забыл чего хотел. – Зато не забывал смотреть всем ниже пояса, - прямолинейно гаркнул Марций. Смеясь приятели спустились по ступеням на площадь и здесь расстались. Эмилий отправился на улицу Аргилет, где он намеривался провести время в книжных лавках. Марций – в термы - отдохнуть и сыграть в кости. Валерий задержался на ступенях базилики. Людское море на площади было в привычном волнении.
Но вот со стороны Капитолия словно бы пошла лёгкая волна. Валерий вгляделся. Небольшая группа людей с натянуто - приветливыми лицами, медленно пересекала площадь. – Иудеи. Посольство из Кесарии,- сказал Пинакий, всё знающий раб Валерия,- Приехали просить милости императора. Возвращаются с приёма. Валерий задумчиво посмотрел на раба. В его голове промелькнула неожиданная мысль. - Я сказал, что желаю видеть Восток и Всемилостивые боги тут же дают на него взглянуть. Значит, они меня слышат. Хорошее это предзнаменование или нет. Надо посоветоваться. Валерий спустился со ступеней и направился наперерез делегации. Два принадлежавших ему молодых раба грубо, но всё с возрастающим трудом расталкивали прохожих.
Недостатка в любопытствующих в Риме никогда не было. Одетые в цветные свободные одежды иудеи двигались по площади Форума неспешно и несколько скованно. Их лица обрамлённые бородами были озабочены, замкнуты и как бы сосредоточены на своих внутренних размышлениях. Было видно, что оторванные от привычной атмосферы камерной Иудеи они испытывали некоторый психологический дискомфорт и подавленность. Тем более, что император Нерон отказал им в их прошении. И только шедший вместе с ними юноша, почти мальчик, находился в каком – то радостном возбуждении. Он вертел кудрявой головой, дружелюбно улыбался и его большие чёрные глаза блестели.
Римляне не спеша расступались. Что они иудеев не видели. Вон сколько их живёт за Тибром. Вдруг путь послам преградили. Прямо пред ними нагло загораживая дорогу встал человек. Судя по одежде и завитым волосам грек- вольноотпущенник. – Ну что получили? – насмешливо и с явной издёвкой произнёс он,- Притащились жаловаться, утруждать уши императора своими пустыми и дерзкими просьбами. Грек повёл рукой в сторону обращаясь к стоящим вокруг и словно призывая их в свидетели или соучастники. В Рим с посольствами, с коллективными жалобами ездили представители многих городов и народов и как правило добивались положительных результатов.
Отказ императора Нерона удовлетворить просьбу иудеев из Кесарии о предоставлении равных прав был редким исключением. Император встал на сторону другой части кесарийцев. Им отдал предпочтение. Грек смотрел ликующе и враждебно. Толпа словно придвинулась, вроде бы из любопытства, но как знать . Толпа непредсказуема.
Неожиданно для себя Валерий выступил вперёд, - С каких это пор греки командуют в сердце Рима и задевают на улицах делегацию к его Величеству? - ледяным тоном спросил он. Грек оглядел белую с узкой полосой тогу Валерия, золотое кольцо всадника и изменился в лице. Ликование сменилось испугом. Вдруг ему предъявят обвинение в неуважении императора. Решив за лучшее ретироваться, грек быстро растворился в плотной толпе под смех падких до скандалов жителей Рима. Лёгкая тень проплыла над Форумом. Римляне и иудеи подняли головы.
Высоко в холодном голубом небе раскинув крылья парил орёл. Римляне замерли с благоговением. Птица Юпитера Всеблагого и Всемогущего, символ римского государства и его легионов. – Хорошее предзнаменование,- твёрдо уверился Валерий. Сухо поблагодарив Валерия делегация иудеев с достоинством двинулась дальше. И только бывший с ними мальчик посмотрел на молодого римлянина с симпатией и явным восхищением. Он даже несколько раз оглянулся, словно стараясь запомнить гордый облик римлянина. Им было пока не суждено знать, как странно в будущем переплетутся их судьбы.
Глава 4.
Улицы Рима кривые и узкие, то карабкающиеся наверх, то сбегающие вниз всегда были полны народа.
Свободнорождённый римский гражданин большую часть своего времени проводил в толпе. Образовался целый слой общества известный под ёмким словом - праздношатающиеся. Да и что делать в маленьких каморках инсул*, в которых вода и канализация были лишь на первых этажах. И вот суетливые бездельники, клиенты - попрошайки бегут словно на пожар ранним утром к своему патрону с приветствием. Затем вслед за ним спешат на Форум.
Вечно суматошные, крикливые, с лицами мокрыми то ли от пота, то ли от поцелуев встреченных знакомых. И наконец возвращаются домой держа в руках спортулу- корзиночку с едой, полученную от патрона. А как пропустить многочисленные зрелища устраиваемые императором Нероном - цирковые скачки, гладиаторские бои, театральные представления? А всяческие подарки которые по приказу императора бросают в народ ежедневно - и снедь и птицы и тессеры.
Прелестная выдумка эти тессеры - “шарики на которых написано, сколько какого добра причитается получателю “* . И пожалуйста берите зерно или платье, раба или золото, драгоценные камни или жемчуг. Ну как тут дома усидишь.
Небольшой дом родителей Валерия находился на возвышенности в одном из приличных районов Рима.
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Суббота, 09.08.2014, 22:32 | Сообщение # 19 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| (продолжение)
Непритязательный, но опрятный.
Древнейшие традиции делали главой римской семьи отца. Его авторитет был непререкаем. Право жизни и смерти членов семьи принадлежало ему всецело.
Когда в семье рождался ребёнок, новорожденного клали на землю перед отцом и тот волен был поднять младенца с земли и этим ритуальным жестом признать малыша своим, законнорождённым, допустить его в семью, род, общество, а волен был приказать умертвить или просто выбросить если младенец по какой – то причине был ему неугоден.
Например, если это была девочка. И ненужного ребёнка выносили на свалку мусора, где несчастному предстояло умереть от голода или от зубов бездомных собак. Можно было конечно оставить малыша и возле общественных туалетов в слабой надежде, что кто- нибудь да подберёт его. После такого вступления отец Валерия может представиться личностью мужественной и твёрдой, с суровым взглядом, крупным римским носом и квадратной челюстью. Увы. Увы. Эпидий Венуст – был человеком добродушным, покладистым, бесконечно ленивым и почти всегда полупьяным.
Кличка – Увалень подходила ему как нельзя лучше. Родился он в римской провинции. Легко в молодые годы приобретая знания, Эпидий надеялся стать известным грамматиком*. Располагая к себе родителей, не только образованностью, но и своей внешностью, мягким обходительным нравом он сумел набрать достаточно учеников, чтобы прожить безбедно.
Но внезапно выяснилось, что доверить воспитание мальчиков можно кому угодно, только не ему. Эпидию Венусту пришлось срочно покинуть родной город. Не особенно печалясь он странствовал пока не добрался до Рима.
Оставшись к этому времени почти без средств он удачно поправил своё материальное положение женившись на Терции. Замуж в Риме выдавали рано. Порой даже в тринадцать лет. Во всяком случае к восемнадцати годам обязательно, а не вышедшую к этому возрасту девушку могли даже и продать как рабыню. Терции было значительно за восемнадцать. Когда жених одел ей на четвёртый палец левой руки традиционно простое гладкое железное кольцо, Терция едва не заплакала от восторга. А от поцелуя, которым было положено, как печатью скреплять договор невеста чуть не упала в обморок.
Эпидий был почти вдвое старше невесты, хотя и на голову ниже. Но это не помешало Терции мечтать, как она будет внимать умным речам мужа, как он станет для неё “мужем, другом, защитником и отцом”.
Горькое разочарование. Ни другом, ни защитником . Да и мужем с большой натяжкой. Эпидий вскоре почти забыл дорогу в постель Терции. Более того почти все рабыни дома поочерёдно являлись счастливыми соперницами хозяйки.
Женщина почувствовала себя оскорблённой. Она поспешила забыть, как долго не находился для неё жених и теперь уже считала, что это она оказала огромную честь выйдя замуж за человека не италийского происхождения и что муж должен это помнить и ценить. Но Эпидий не ценил. - Взяв деньги, власть я продал за приданное,- порой восклицал Эпидий вслед за персонажем известной комедии с театральной патетикой вздымая руки, но он лукавил.
Его жизнь ему вполне нравилась. Обладая характером жизнерадостно-безалаберным он почти не бывал дома предпочитая проводить своё утро в болтовне и прогулках, а вечера в гостях или тавернах, где сомнительные друзья и многочисленные прихлебатели помогали ему проедать состояние. Без сомнений Эпидий давно бы уже промотал приданное Терции, но разумно составленный брачный договор не отдавал имущества жены в его руки.
Благодаря этому обстоятельству, а также твёрдому характеру Терции семья имела возможность жить в собственном доме, а не ютиться в инсуле и семейная вилла расположенная у Аврелиевой дороги приносила хороший доход. На стук молотка по входной двери раб- привратник её открыл и Валерий вошёл, мимолётно отметив, что цепь с раба наконец – то была снята. Этот раб должен был наблюдать за входившими, а чтобы он не мог покинуть свой пост его приковывали к стене. Сын своего времени и общества Валерий не был сентиментален, но и излишняя жестокость также не была ему свойственна, и довольно распространённый обычай держать у дверей на цепи специального раба был ему неприятен. Пройдя коридор Валерий попал в атрий, где в окружении рабынь занимавшихся пряжей шерсти сидела Терция.
Такая приверженность старым римским традициям, когда хозяйка дома работала вместе со своими рабынями выглядела в глазах окружающих, достойной уважения. А Терция очень следила за престижем семьи. Ожидая пока ему приготовят ванну Валерий направился в перистель*. Проходя мимо работающих рабынь Валерий ощутил лёгкий кисловатый запах шерсти и поймал два быстрых брошенных на него взгляда. Один взгляд ярких голубых глаз был застенчиво - восхищённым и принадлежал Пассии, юной не не старше двенадцати лет рабыне, лишь недавно приобретённой. Вторым - заискивающе – ждущим взором смотрела Скафа. Она была первой женщиной Валерия, с которой он прежде охотно делил ночи, но которая была совершенно им забыта с появлением малышки Пассии. А несколько увядшее лицо Скафы с этим выражением постоянного ожидания начинало раздражать молодого хозяина.
Небольшой внутренний двор со всех сторон окружали портики с колоннами. Разрисованные яркими цветами стены. Пол с узором из белой гальки. Вокруг нимфея – небольшого фонтана в котором конечно же жила нимфа, расставлены корзины с цветущими лилиями и белые статуи Апполона и Минервы. Валерий опустился на скамью. Мелодично струилась вода, маня созерцать. Но отдохнуть после прогулки Валерию не удалось. Оставившая работу Терция присела рядом.
Светлая туника обрисовала острые колени. Слова и просьбы матери Валерий знал заранее. И что вынуждена она страдать за дурного мужа выданная, и что дважды двадцать лет прожила она беспорочно, и что старый безобразник стремится съесть её приданное, и что пьёт он целый день, нечестен, не воздержан и лютый враг жене, но всё же надо его найти и привести домой. Хотя эти регулярно повторяющиеся поиски загулявшего отца Валерию порядком надоели, он не мог противиться просьбам матери и подстёгнутый обиженно – гневным выражением её лица, беспокойными движениями худых длинных рук пообещал отправиться на розыск. Как часто явные достоинства человека оказываются не вознаграждёнными, как часто явные недостатки вызывают снисхождение и симпатию. Так и Валерий уважая и в то же время жалея мать, в своих сыновьих чувствах был довольно прохладен. И возможно не последнюю роль в этом сыграл нервный, порой доходящий до злобных визгливых истерик, характер Терции, что коробило спокойного сына. Тогда как старый безобразник был ему по- своему симпатичен. И осознавая это, умная Терция смотрела на сына со смешанным чувством обиды и гордости.
Он очень хорош её мальчик. Он унаследовал от родителей всё лучшее, счастливо избежав их пороков. Он высок ростом и строен. У него приятные черты лица. Высокий чистый лоб, пристальные серые глаза, прямой римский нос, твёрдая линия подбородка, и эта ямочка выделяющаяся чётче, когда юноша сжимает губы. О он может сводить с ума женщин, но слава богам он не столь сладострастен, как этот мерзкий развратник его отец. Быстро темнело.
На фиолетово-чёрном небосводе проявлялось всё больше и больше звёзд. Уже закрыты двери домов и заперты лавки. Столица погрузилась в полнейший мрак. Воры, злодеи, пьяницы, бродяги ваше время. Остерегись прохожий в одиночестве идти по тёмным улицам Рима. Когда на твои отчаянные вопли прибудет триумвир с отрядом общественных рабов, скорей всего будет уже поздно. Впереди Валерия шаркая подагрическими ногами по каменным плитам мостовой плёлся Сервус держа в дрожащей руке факел. Пропитанный смолой, дёгтем и воском пучок прутьев потрескивал, Валерий сердился. Зачем он идёт? Зачем? Ведь и так ясно, где проводит время отец.
Но с другой стороны и мать можно понять. Обедать в одиночестве считалось в Риме едва ли не несчастьем. А пригласить гостей, когда глава дома бражничает где- то в притоне, значит давать повод ненужным разговорам. Улицы всё больше изгибались приближаясь к самому неприглядному району Рима – Субуре. Где – то на втором этаже слева открылось окно и невидимая рука выплеснула на улицу содержимое горшка. Помои облили Сервуса с головы до ног, едва не потушив факел.
Отвратительно запахло. – Ах, чтоб тебя Юпитер и все боги поразили. Поганец, висельник, вороний корм,- громко запричитал Сервус, отряхиваясь,- Сморчок, колодник. – Да придержи язык,- раздражённо прикрикнул Валерий, которого вопли раба сбили с мысли. – Приятно ли это хозяин, когда из ночного горшка окатили. Фу, гадость. Хоть бранью извести мерзавца,- Сервус обиженно замолчал, но весь дальнейший путь Валерий был вынужден проделать вдыхая вонь исходящую от платья Сервуса. Шаги вооружённых дубинками рабов следующих за Валерием гулко отдавались от поворотов. Наконец улочка круто поднялась наверх и упёрлась в дверь. Рядом с дверью на стене было написано несколько нелестных надписей о хозяевах таверны. – Хозяин скряга и прохвост. Бурдой тут поят.
На что хозяин заведения не поленился сделать приписку,- Ас платишь и фалернского* хочешь. Да дурень ты однако. Оставив Сервуса на улице, уж слишком противно от него пахло, Валерий в сопровождении двух рабов вошёл внутрь. Впрочем амбре обдавший его при входе был немногим лучше аромата платья Сервуса. Запах дешёвого вина мешался с испарениями потных тел, аромат чеснока с кислотной вонью рвоты. Стены из грубо сложенных некогда красных кирпичей и квадратные колоны поддерживали круглый закопчённый свод . Свисающий с потолка на железной цепи двурогий светильник давал неясный свет и не рассеивал темноты углов. Блеклая картина нарисованная рукой пьяного художника на облезлом куске штукатурки пытавшегося изобразить пучок моркови и связку лука была скорее карикатурой, чем украшением. Полупьяные музыканты в серых туниках с прорехами в самых неожиданных местах исполняли нехитрую мелодию, дергая струны и стуча кимвалами. Перед музыкантами совершая непристойные телодвижения и распевая скабрезную песенку танцевала полуодетая танцовщица.
Посетители или ещё сидели за столами или уже находились на заплёванном полу, где они сладко подрёмывали прислонившись к стенам, а то и вовсе привольно валялись по углам таверны, куда их оттаскивала прислуга. Эпидий сидел на низком табурете. Его дородное лицо с подбородком переходящим в объёмную шею лоснилось.
Волосы с сильной проседью прилипли к влажному лбу. На толстом колене мужчины обнимая его шею тонкой ручкой, сидел пьяный белокурый мальчик- галл. О изощрённые мальчиколюбцы. Подчиняясь жёсткому взгляду Валерия мальчик поставил чашу с вином на стол, встал и нетвёрдо двигаясь исчез в глубине комнаты. Отец повернул голову. В светлых глазах стояла пьяная муть. - Сын,- сказал он радостно, словно после долгого ожидания,- Уже пора? Что за негодяй этот Порций. Где эта свинья? Я же приказывал ему следить и не позволить мне пьянеть. Где этот бездельник, олух? Дать ему оплеуху,- Эпидий завертелся на табурете отыскивая слугу. – Да здесь я, здесь,- ворчливо сказал Порций выступив из колонны . В правой руке он вертел ободранное перо павлина, а левую демонстративно прижал к щеке,- И оплеух уже вы мне хозяин надавали, лишь только я попытался приблизиться и пёрышком легчайшим ваше горло пощекотать. Так, что сами виноваты. А я могу хоть и сейчас вам рвоту вызвать. Открывайте рот по шире. – Пошёл вон болван,- рявкнул замахнувшись Эпидий, но потерял равновесие и едва не упал с табурета.
Кивком головы Валерий отдал приказ стоящим позади него рабам. Те привычно подхватили хозяина. Обратный путь был проделан под пьяное икание Эпидия и негромкие жалобы Сервуса. Валерий мрачно молчал. Ночью в сон Валерия ворвались голоса, топот ног. Он заставил себя приподнять тяжёлые сонные веки, бездумно провёл взглядом по стенам маленькой без окон спальни. Прислушался. Показалось. Да нет. Вот ясно слышен раскатистый бас домоправителя Фрикса , визгливые нотки в словах матери и уверенно- бесшабашный голос отца. Валерий встал, накинул плащ, открыл дверь спальни выходящей в перистель. После некоторой затхлости спальни воздух во дворике был резок и свеж. Вдоль колон теснились растерянные полуодетые домочадцы. В центре дворика возле фонтана, на коленях стояла Скафа. Её длинные рыжие волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Лицо было бледнее мела.
Словно коршун нависал над женщиной домоправитель Фрикс. Одной рукой он вцепился в плечо дрожащей рабыни, второй потряхивал каким – то предметом. – Засечь мерзавку,- злобно вскрикнула мать. Валерий вопросительно взглянул на отца. Тот кивнул головой, разрешая Фриксу говорить. Оказалось управляющий выследил Скафу, когда та закапывала в углу сада какую – то табличку. Панически боясь колдовства, злых духов Терция даже не пожелала взглянуть на дощечку, отпрянув, когда домоправитель подал её хозяйке. Отец был ещё не вполне в состоянии читать и табличку взял Валерий.
С трудом разбирая коряво написанные слова, он медленно прочёл их вслух. И эта замедленная протяжность чтения, в сочетании с глухой ночью, дрожанием огня факелов сокрушительно воздействовала на эмоции слушающих. – Проклинаю тебя, Пассия, ненавистная разлучница. Заклинаю Всемогущих богов лишить тебя красоты и здоровья. Пусть станешь ты гадкой и старой, пусть волосы твои облезут, зубы выпадут, кожа покроется нарывами, чтобы возненавидел тебя мой любимый…,- прочитал Валерий. Стоящая поодаль Пассия в ужасе ахнула, обхватила тонкими детскими ручками щёки и залилась безутешными слезами. У Скафы бегали глаза. Её лицо то бледнело, то покрывалось красными пятнами.
Нависла тяжёлая тишина. – Закапывать надо было на могиле. Там её быстрее прочтут демоны и исполнят пожелание,- поучительным тоном видимо не вполне протрезвев сказал Эпидий, но после нового взвизгивания жены подошёл к Скафе поднял её голову, долго задумчиво рассматривал измученное страдающее лицо, затем сказал вполне трезвым голосом, в котором даже слышалась некоторая теплота, - Ревность. Она каждому любящему понятна. А сечь не надо. Отправь её в деревню. На лице рабыни отразилось сначала облегчение от сознания, что она не поплатится жизнью за содеянное, затем отчаяние и горечь. От пережитого напряжения у неё словно помутился рассудок.
На коленях Скафа поползла к Валерию заклиная не отсылать её, с мольбой протягивала руки, пытаясь обхватить ноги мужчины. Валерий отшатнулся. Лицо его стало надменным. Решение отца его вполне устраивало. Какой жалкой может быть судьба женщины, особенно если она старше возлюбленного, да к тому же бесправная рабыня. Заломив руки, Скафа повалилась на мрамор пола. Безудержные рыдания сотрясли её тело. Но ни слёзы, ни мольбы ничьего сердца не трогали, ни в ком сочувствия не вызывали. Стоящие вокруг рабы смотрели равнодушно. У каждого своя судьба. Валерий молча отвернулся. Преданная любовь Скафы была ему докучна. – Убрать, - раздался за его спиной приказ разъярённой Терции и звуки хлёстких оплеух на которые всегда была щедра матрона и которые должны были сейчас напомнить зарвавшейся рабыне её истинное место.
Примечания к 3-й и 4-й главе:
Базилика- тип строения прямоугольной формы. Большой просторный зал для торговли, судопроизводства и политических собраний.
Латрункули - игра похожая на современные шашки. Поле из 64 клеток. Часть клеток перечёркнута. Две армии- чёрная и белая. Отступление не предполагалось. Название происходит от слова “латро”- воин.
Принцепс – (лат.princeps первый) Во времена империи титул императора.
Стола –(stolae) длинная туника.
Палла –( palla ) прямоугольная шаль большого размера.
Лектикарии- рабы – носильщики паланкина.
Инсула - многоэтажный жилой дом, квартиры в котором сдавались в наём.
Тессеры – Гай Светоний Транквилл “Жизнь двенадцати цезарей” издательство “Правда”. Москва. 1988 год. Стр. 426.
Перистель – прямоугольный двор окружённый с четырёх сторон колоннадой.
Грамматик – преподаватель риторики и искусств.
Асс – Монета. Медный асс. Слова “ценою в асс”, означало, что вещь совершенно ничтожная, примерно как выражение “грош цена”.
Фалернское – сорт античного вина, считалось самым благородным.
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Суббота, 09.08.2014, 22:35 | Сообщение # 20 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| (продолжение)
Глава 5.
Весна 66 года.
На нешироком плоскогорье в седловине Иудейских гор, между горными узлами Бет - Эль на севере и Хеврон на юге , среди садов, расположился Иерусалим.
Сердце страны.
Национальная и религиозная столица лично царём Давидом завоёванная. Самый неуправляемый, как считали римляне, город на земле.
На двух холмах строился город. На одном высоком и плоском стоял Верхний город, на втором более покатом – Нижний. Ряды домов спускались с обоих холмов в долину их разделяющую. Крыши одних домов служили дворами для других.
Кварталы домов разделялись крутыми и узкими улицами, улицами – лестницами. Три ряда мощных стен защищали Иерусалим. Над стенами возвышались четырёхугольные башни, массивные, как сами стены. И над всем городом словно парил в небесной выси Храм. Он стоял на вершине укреплённого холма и покрытый со всех сторон золотыми листами блистал в лучах солнца.
Храм был доступен взору из любой точки города. Ни один иудей не поворачивался к нему спиной и всегда старался идти так, чтобы хотя бы краешком глаза, но видеть святилище. Жертвоприношение закончилось. Левиты смыли кровь с подножия жертвенника. Обильный дым фимиама поплыл в небо. Звуки серебряного горна отметили конец литургии. Двери святилища открытые при службе, закрылись до заката. Покинув Двор Священнослужителей, Ионатан спустился по лестнице в общий двор, прошёл через него, рассеянно кивая знакомым. Последнее время Ионатану было непривычно грустно. Их свадьба с Биной была назначена на осень. И он безумно скучал по девушке постоянно представляя, как увезёт молодую жену, в Кесарию, в солнечный дом отца, как его родные окружат её вниманием и любовью, как по утрам они будут стоять рядом на балконе, любуясь зеленоватыми просторами Средиземного моря и видя уходящие вдаль корабли. Неужели Бина- это прекрасное, неземное создание будет с ним всегда, днём и ночью, и он сможет бесконечно долго глядеть в её глаза, гладить тонкие руки, целовать её губы.
Внешний Двор Храма был открыт для всех. Сюда ежедневно стекались толпы народа. Это пространство было и храмом, и форумом, и судом, и университетом. В воротах и арках продавались жертвенные голуби, сидели менялы в чьих лавках любые деньги можно было поменять на “священные шекели”, необходимые для пожертвования.
Грустное настроение Ионатана улучшилось, когда ближе к выходу он увидел Бецалеля, как всегда в окружении учеников. Проникновенная речь мудреца Бецалеля, его яркие мысли безмерно восхищали юношу. Часами готов он был слушать философа, не испытывая пресыщения. Но Ионатану всегда хотелось полностью владеть вниманием Бецалеля. Поэтому он терпеливо дождался момента, когда ученики разошлись и философ остался в одиночестве. – Шалом, учитель,- поздоровался Ионатан. Услышав знакомый голос, Бецалель повернулся к юноше с доброжелательной улыбкой. Он тоже был явно рад встрече. Худой, высокий с наброшенным на голову покрывалом, Бецалель обладал весьма почтенной наружностью. Его крупная голова благородной лепки была украшена высоким выпуклым лбом мыслителя, тонким костистым носом и глубоко посаженными умными глазами. Широкая седеющая борода покрывала грудь. Некрасивое, но удивительно привлекательное лицо. Они неспешно пошли рядом, вдоль галереи из мраморных колон. Затем спустились по лестнице до вымощенной камнями улицы идущей мимо западной стены Храма. Беседа доставляла удовольствие обоим.
Бецалель был представителем братства называвшего себя “перушим” . Члены этого братства, в значительной степени состоящие из учёных раввинов и учителей Торы, воспринимали себя “избранными”, людьми способными умножить ряды своих последователей. – Чем больше в народе Божием людей верующих и благочестивых, тем лучше и народу и отдельному человеку, - говорил Бецалель. Ярый последователь учёного раввина Шамая, убеждённого, что самое важное и ценное это Тора, что именно она укажет человеку путь, приведёт его в царство Машиаха, Бецалель старался повлиять на Ионатана, который как он знал склонялся в сторону тех кого называли “кенаим” – “ревнители”. Не то чтобы у “ревнителей” и “избранных” были принципиальные расхождения в вопросах веры. Скорее расхождения были в методах борьбы.
И те и другие верили в приход Машиаха, но “ревнители” считали, что приход его можно ускорить начав войну с ненавистными язычниками оккупировавшими страну. Тогда как “избранные” считали возможным компромисс с римской властью. – Власть земных царей временна и преходяща. Не мир окружающий нас надо менять и рушить, а очищать сердца человеческие. Каждый должен и может устранить из сердца своего дурные желания, низменные побуждения. И лишь очистившись, с сердцем ставшем ясным и чистым сможет человек воспринять Божественное Присутствие. И вот тогда произойдёт неизбежная и естественная смена власти. Придёт царь праведный, царь способный претворить в жизнь Божественную Волю и наступит царство Машиаха,- вдохновенно говорил Бецалель.
Разгорячившись он остановился вскинул руку и произнёс строгим тоном пророка,- Бойся народ иудейский войны с Римом. Ибо будет это причиной утраты отечества твоего, Иерусалима и святого Храма. Иерусалим в эти годы кипел и бесконечно спорил. Спорил в домах. Спорил на плоских крышах. Спорил на улицах. “Избранные” говорили, что не стоит ссориться с Римом. “Ревнители”, что позорно терпеть и не сопротивляться. Фанатичные сикарии, даже “ревнителей” считали недостаточно воинственными и религиозными, объявляли предателем любого, кто хоть в чём- то, по их мнению, отступал от Торы и верили в убийство инакомыслящих, как в инструмент политики. – Высшая цель в стремлении к справедливости,- возглашали ессеи,- Ни делайте зла, ни по своей воле, ни по принуждению.
Оставьте город. Религиозная жизнь в нём и Храм безнадёжно испорчена. Большинство иудеев, настолько было проникнуто ожиданием чудесного пришествия потомка рода Давидова, который изгонит врагов и создаст сильную державу со столицей в Иерусалиме, что любой проповедник с неистовыми речами мог провозгласить себя Машиахом, обрести сторонников и начать восстание. – Высшая цель в наживе. Хватай всё, что сможешь.
Выколачивай налоги. Дави несогласных с политикой Рима, - думали римские власти вылавливая и ликвидируя очередного пророка. Рядом с учителем Ионатан больше молчал и не потому что ему нечего было сказать, скорее воздержание от речи было вызвано чувством глубокого почитания. Как то не сразу Ионатан и Бецалель заметили, что большая группа людей в светлых просторных одеяниях перегородила дорогу. Эти люди громко разговаривали, шумно жестикулировали, мешали прохожим.
Выходящие из лавок покупатели вынужденные проталкиваться сквозь толпу беззлобно ворчали. В ответ стоящие отпускали шутки, что неплохо бы некоторым быть менее дородными. Неожиданно толпа словно приливная волна накатила на Ионатана и Бецалеля и почти тут же отхлынула. Ионатан с трудом увернувшись от придвинувшегося прохожего весело выдохнул, - Уф. Чуть с ног не сбил,- и повернулся назад к отодвинутому толпой учителю.
Бецалель стоял на месте и смотрел вдаль. Только что эти глаза блистали, столько в них было огня и света, столько в них было глубоких мыслей. Почему же теперь они как то странно сосредоточены, словно смотрят внутрь себя, словно окружающее их больше не трогает. – Учитель, что с вами…,- хотел спросить Ионатан, но по белому одеянию Бецалеля быстро расплылось алое пятно, кровавые капли неслышно зачастили по камням. Не говоря ни слова, мудрец чуть качнулся и упал. Упал там, где стоял. Толпа прохожих на мгновение замерла разглядывая упавшего, затем раздался вопль, - Сикарии,- и всех как ветром сдуло.
Толкая друг друга наталкиваясь на встречных прохожие побежали в разные стороны. Торговцы со стуком закрывали двери своих лавок. На площади остался мёртвый философ и стоящий возле него застывший Ионатан. Ионатан не помнил как он дошёл домой. Внезапная смерть Бецалеля потрясла его. Мысли разбегались. Зачем нужно было убивать мудреца? Кому он мешал? Разве за инакомыслие надо убивать . Сикарии! Кинжальщики.
Бандиты. Разбойники. Убийцы! Без суда и следствия. Воткнули нож в живот. Ионатану неожиданно ясно вспомнились глаза человека, которого он слегка оттолкнул, как раз перед тем как выдохнул своё веселое - Уф. Глаза на жёстком лице были холодными и в то же время изучающими, словно человек что – то взвешивал. Ионатан почувствовал низменный плотский страх и почти физически ясно ощутил как острое лезвие противно скрежеща вонзается, входит в его тело. Лицо Ионатана стало мокрым от пота, но внезапно страх отступил , сменяясь яростью.
Ионатан шёл по улицам не находя дороги домой. Он спорил сам с собой. Что правильней. Взяться за оружие или уйти от конфликта путём уступок. Мысли горьким вихрем проносились в голове сокрушая одна другую. Он мысленно спорил то с “ревнителями”, то с “избранными”. Он был то резок и неуступчив, то ошеломлённо подавлен. Он то решал вступить в отряд “ревнителей” под знамя Иоанна Гисхальского, то решал не сбиваться с пути и посвятить жизнь свою борьбе за Тору. Наконец он добрался до дома. Истерзанный, страдающий, обессиленный.
Больше всего ему хотелось лечь и ни о чём больше не думать. Но из соседней комнаты вышёл Гедеон. Посмотрел молча, на разорванное платье брата, на его измученное лицо. Хромая, последствия событий шестилетней давности, дошёл до дивана и сел ожидая объяснений. – Ты ещё очень молод, брат, - сказал Гидеон в ответ на рассказ Ионатана,- Ты ещё не умеешь ждать. Чувства в тебе возникают быстро и сильно, сердце требует активных действий. Но что лишь война благородное дело для мужчины так это мнение римлян, а для сынов Авраама иная слава.
Но словами своими Гидеон не разогнал, ни сомнений Ионатана, ни горечи в его душе.
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
вход
