| GoldMan | Дата: Пятница, 20.02.2015, 01:17 | Сообщение # 153 |
 Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| ВОСТОРГ (Борис ШТЕЙН) 
Cтарый березовый комод долго не соглашался разрешить верхнему ящику выдвинуться наполовину. Он служил людям в течение нескольких поколений, и никогда прежде не выказывал своего норова. А тут его словно заклинило: он кряхтел и скрипел, словно прощался с жизнью.
Да это и в самом деле было прощанием, потому что две хранившиеся в ящике переносные батареи были последней ниточкой, связывавшей комод с живущим в этой квартире человеком, дни которого были сочтены. За ненадобностью комод подлежал сожжению, причем тепло от его горения, так же как тепло от кремации его старого хозяина Людвига Ивановича Бовина будет преобразовано в энергию новых батарей, так необходимых для системы жизнеобеспечения солдат и офицеров – последней гордости задыхающейся от нехватки энергии страны.
Между тем, Людвиг Иванович достал из ящика две последние батареи, приладил их к системе жизнеобеспечения и облегченно вздохнул, почувствовав прилив сил, тепло и даже сытость. Можно было погружаться в творчество, то есть, приступать к работе.
Людвиг Иванович Бовин был композитором. Более того: он был выдающимся композитором: его знали и любили на просторах великой Родины и за ее пределами. И за ее пределами! Этим мог похвастаться далеко не каждый из лауреатов государственной премии по музыке.
Но дело не в этом.
Дело в то, что Людвиг Иванович сам трепетно любил свою музыку, что можно сказать далеко не о каждом композиторе. А Людвиг Иванович любил! Он начинал испытывать это сладкое и тревожное чувство к своей сонате или оратории задолго до появления опуса на свет – в момент зарождения первых красок картины, которую предстояло выразить средствами фортепьянных, духовых, вокальных и других звуков, и он принимался творить, и был в эти минуты счастлив. Еще бы не счастлив!
Он жил в реалиях той ослепительной картины, которую сам писал звуками, как живописец – ярчайшими краскам. И эта звучащая картина заменяла ему реальную картину жизни, написанную унылыми, блеклыми красками, в которых преобладали серый и черный цвета.
Его музыка звучала по радио и телевидению, в концертных залах, ее слушали с упоением беглецы от скудной и суровой действительности – беглецы хотя бы на тридцать – сорок минут.
Сам Людвиг Иванович во время работы над очередным опусом чувствовал себя молодым и счастливым, обуреваемым силой и желаниями. Какие, кажется, желания могут быть у пожилого человека, подключившего к системе жизнеобеспечения последние две батареи из своего запаса? А – могут! Дело в том, что Людвиг Иванович любил.
Он нелепо любил депутата парламента Любовь Озимую, которая, кроме всего прочего, осуществляла надзор за расходом жизненной энергии гражданами и предприятиями. Людвиг Иванович видел ее всего несколько раз, и только на экране телевизора, но этого было достаточно для его пылающего сердца и для ярких красок восторга, поджигающих его музыку огнем безумной надежды. Иногда он позволял себе робко не соглашаться с тем, что она говорила. Но это ничего, ровным счетом ничего не значило!
Впрочем,… Однажды Любовь Озимая, выступая по телевизору, обрушилась с резкой критикой на тех пожилых людей, которые, использовав свою норму энергии жизнеобеспечения, прибегают к припасенным ранее батареям, чем продляют свою жизнь и срывают план накопления энергии от кремации, что понижает боеспособность нашей могучей армии. Как-то это было не совсем… но не важно.
Она была так решительно хорошо, как, наверное, была когда-то хороша ее тезка, героиня одноименной пьесы.
Людвиг Иванович представил себе прекрасное лицо Любы Озимой, ощутил необыкновенный подъем, пальцы с бешенной скоростью забегали по клавиатуре синтезатора, в наушниках забили музыкальные фонтаны, на экране с бешенной скоростью помчались ноты. О, это была гениальная музыка! Это был такой подъем духа, при котором случаются галлюцинации.
Людвиг Иванович и решил, что это галлюцинация когда не увидел, но непостижимым образом почувствовал, что за его спиной кто-то обретается, кто-то активно существует. Он обернулся и увидел Любовь Озимую.
- Здравствуйте, Людвиг Иванович, - задушевно произнесла депутат парламента.
Заикаясь от смущения, композитор сказал:
- Здравствуйте, Люба…
- Как мило, улыбнулась Озимая, - Давно меня так по-домашнему никто не называл!
- Чем обязан? - нашелся Людвиг Иванович, боясь, что волшебное видение исчезнет так же внезапно, как появилось. Но ведение не исчезло, а, напротив того, село на диванчик и немного поерзало на нем, устраиваясь поудобней.
- Людвиг Иванович, - начала Любовь Озимая, - я обожаю Вашу музыку, но здесь я совсем по другой причине. Здесь я по общественно-служебной надобности.
- Да-да, я понимаю, - радостно закивал знаменитый композитор. Он не понял ровно ничего из сказанного, но это не имело никакого значения. Он слышал ее голос и видел ее вживую, не на экране телевизора, а в собственной квартире. Этого было более, чем достаточно. Этого было – через край!
Любовь Озимая продолжала между тем:
- Людвиг Иванович, Вы израсходовали положенную Вам жизненную энергию и прибегли к запасным батареям. Людвиг Иванович, это непатриотично! Государство мобилизует все свои ресурсы, чтобы доказать окружающему миру наше, можно сказать, превосходство, и нецелевой расход энергии подрывает…
В другое время и другому человеку Людвиг Иванович возразил бы, что в его случае расход жизненной энергии нельзя считать нецелевым, потому что музыка, которую он пишет, она тоже… Но это – в другое время и другому человеку. А сейчас… Не Любови же Озимой, не Любе возражать в самом деле! Какое счастье, что она тут рядом примостилась на диванчике, какое счастье слышать музыку ее голоса!
- Вы понимаете, какие у нас были непредвиденные расходы энергии? – в полемическом задоре спросила между тем Любовь Озимая.
- Какие? – подхватил Людвиг Иванович, - не из интереса к вопросу, а исключительно для поддержки беседы.
- Ну, например, обрадовалась политик, всемирная топлесиада. Да, мы взяли первое место, утерли всем нос, но чего это стоило!
- Я не знаю, - робко отозвался композитор, стыдясь своего невежества. – Я даже ни разу не смотрел это по телевизору…
- Ни разу не смотрели?! – удивилась прекрасная дама. – Вас что, вообще не интересует топлес?
Ее прекрасные глаза сверлили его, как две электрические дрели, и, сокрушенный ее голосом и ее взглядом, Людвиг Иванович резко потерял стыд и развязно, как законченный наглец, заявил:
- Если бы Вы участвовали, например, я бы смотрел этот топлес, не выключая телевизора.
Сказал и ужаснулся. – Сейчас, решил он, - она плюнет на меня, такого грубияна, плюнет и разотрет, и уйдет, хлопнув дверью, и правильно сделает. А я? А я закончу свою яркую, радостную симфонию и, в общем и целом, умру, и меня кремируют, и энергия от моей кремации пополнит… - На этом месте должен был раздаться хлопок двери – композитор безошибочно чувствовал ритмическую сетку событий.
Но ничего такого не раздалось. Напротив, после паузы послышался помягчавший и помолодевший голос Любы Озимой:
- Н уж прямо...
- Людвиг Иванович угрюмо безмолствовал. Но кивнул.
Молчание опять повисло в квартире композитора. Он робко взглянул на собеседницу и с удивлением заметил, что она волнуется, что она как бы борется сама с собой. Кровь то приливала, то отливала от ее щек. Наконец, слегка побледнев, Любовь Озимая произнесла:
- Раз так, не надо никакого телевизора. Лично я лично для вас здесь и сейчас исполню топлес
Краем сознания Людвиг Иванович отметил, что «здесь и сейчас» - расхожий штамп, который совершенно напрасно втерся в такой ошеломительный разговор, но, ведь само содержание было таким потрясающим, что форма была уже не важна.
К чему приводит внезапно свалившееся на вас счастье?
Внезапное счастье приводит к отупению.
К отупению, как ни странно.
И Людвиг Иванович в тупом оцепенении смотрел на Любу Озимую, как она снимает изящный деловой пиджачок с депутатским значком на лацкане и аккуратно пристраивает его на спинке стула, как расстегивает верхние пуговки белоснежной голландской кофточки. Она подошла к Людвигу Ивановичу, оттянула уголки воротника и наклонилась, предъявляя робкое декольте. Теплая волна мощно пробежала по всему телу композитора – от пяток до бровей и смыла оцепенение, и под влиянием этой – не теплой даже – горячей – волны он выпрямился пружинно, подскочил к женщине и нанес летучий поцелуй в ухоженную щечку.
Опять наступила тишина. Но это не была тишина осуждения: просто Любовь Озимая мучительно пыталась вспомнить простые и нежные слова, которые во времена ее молодости девушки говорили парням. Наконец, ее осенило, и она проворковала:
- Милый! Какой Вы милый!
Потом – уже деловым тоном:
- Музыку! Танец «Топлес» исполняется под музыку.
Людвиг Иванович кинулся к синтезатору, и в следующее мгновение квартиру наполнили торжественные звуки – это была солнечная музыка восторга.
- Что это? – зачарованно спросила Любовь Озимая.
- Это мой незаконченный опус, - признался композитор. – Симфония № 9.
- О! – воскликнула Люба Озимая и сняла кофточку. Она сняла кофточку и аккуратно повесила ее поверх пиджачка.
Дальнейшее освобождение верхней половины депутата парламента – уже от белья - происходило в ритмах 9-й симфонии потрясенного композитора.
Если бы симфония была дописана до конца, то есть, до апофеоза, возможно дело кончилось бы мгновенной искрометной любовью, восторженным огненным соитием. Но симфония, как известно, не была завершена: работа над ней была прервана неожиданным высоким визитом. Так что в определенный момент музыка прервалась, и окончилось наваждение.
- Отвернитесь! – скомандовала Любовь Озимая и стала одеваться, возвращая себе прекрасный, но недоступный образ.
- Застегните сзади! – но здесь уже не было гламура – только сухая необходимость.
- Прощайте. И не вздумайте еще пользоваться переносными батареями.
- Нет-нет, что вы! – поспешил заверить Людвиг Иванович. – Мне этих хватит закончить симфонию…
На кремацию Людвига Ивановича пришло несколько человек: от Союза композиторов, от домоуправления, распорядитель от Музфонда. И еще один человек с военной выправкой, но в штатском. Когда отзвучали короткие хвалебные речи, этот последний, ни к кому конкретно не обращаясь, задумчиво спросил:
- А чего это он улыбается? Словно надсмехается над нами…
- Он не надсмехается, - возразил распорядитель от Музфонда. Это улыбка восторга. Он жил восторженно и умер восторженно.
Человек с выправкой хотел что-то возразить, но представитель Музфонда нажал большую красную кнопку, и гроб с Людвигом Ивановичем и с его восторженной улыбкой стал стремительно погружаться в шахту навстречу жадным языкам пламени.
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
| GoldMan | Дата: Суббота, 04.06.2016, 13:30 | Сообщение # 154 |
|
Админ
Группа: Администраторы
Сообщений: 1882
Статус: Offline
| БУХНУ ПРАВДУ ДЛЯ НАРОДА
Борис Штейн
Бухну правду для народа.
Не красней, моя щека!
Я стукаческого рода,
Отчеканенный в ЧК.
Не без гонора мужского,
И на рожу не урод.
Я пошиба воровского,
Как и весь честной народ.
Ах, излишки, ах, делишки!
Я отчалил от семьи.
Где-то прячутся детишки
Малолетние мои.
Эти царские огарки
Носят милые черты.
Ведь, бывают же татарки
Небывалой красоты!
Прослежу, чтоб было мило -
Без кнута и без оков,
Чтоб Россия прокормила
Пару-тройку байстрюков.
Я слыву вралем прожженным.
Я заправский прохиндей.
Ну, а вы не врете женам,
Пропадая у блядей?
Так что, братцы, не взыщите:
Я ваш царь и вам пример.
Денег нет – вы потерпите,
Как в Крыму сказал премьер.
Я богач. Не счесть красоток,
Яхт и пляжей, и дворцов.
У народа шесть-то соток
Тоже есть в конце концов!
Не считайте, роясь в грунте,
Капитала моего.
Если хочется, воруйте.
Но найдите, у кого.
Все мы жили, не тужили,
Все хватали впопыхах.
Все просрали и пропили
И остались на бобах.
А бояре - меж собою!
Крепко связаны в борьбе
С управляемым судьею
И с продажным ФСБ.
Говорю не для подначки –
Ощущаю связь времен:
Тех, кто плачет: «Нету жрачки!»
Завтра ждет всемирный трон.
Ждет всемирная держава,
Ублажая и пьяня,
Ждет немыслимая слава.
Пусть не всех, а лишь меня.
Исторические вехи
Ожидают наш народ.
Только гнусные помехи
Нам «Гейропа» создает.
Не желает прогибаться,
Не желает спину гнуть.
И пришлось чуть-чуть подраться,
Чтобы только припугнуть.
Поползли дурные вести,
Откровенно говоря:
Мол, приходят «Грузы 200»,
Мол, ребята мрут зазря.
Ну, а кто, скажи на милость,
Счет ведет, ебена мать?
Вы послушно согласились
Ваши трупы не считать.
Вот такая правда-матка
В платье полной простоты.
Если бунт или обратка, -
Есть ОМОНы и кресты.
Фанатейте, не балдея –
Все путем, куда ни кинь.
Это – русская идея
Православная. Аминь.
Человек, ничего не сделавший для строительства Храма, виновен в Его разрушении.
|
| |
| |
вход
